Пока досвиданья. Да хранит тебя Господь мой ненаглядный друг. Прошу у тебя своего благословения. Крепко, крепко целую и обнимаю тебя и твою золотую ненаглядную руку. Искренно преданный тебе твой верный друг
Татьяна.
Мери и все тебя целуют.
III
Царское Село
Мой дорогой и милый душка. Я так хочу поехать к тебе в дом в Петербург. Я каждое утро читаю главу в Евангелии. Я бы ужасно хотела бы поехать в Сибирь. Когда ты ещё приедешь к Ане в дом. Спроси мами что я хочу тебя видеть одна, и по говорить о Боге. И хорошо было бы если бы я с тобой помолилась Богу. Я теперь каждую ночь сплю с твоим Евангелием и кладу его на себя. Как ты себе чувствуешь я знаю, что Бог такой добрый, что он услышит наши молитвы к нему и послушает нас грешных. Бог даст и увидемся скоро. Что ты будешь завтра делать. Я каждое утро молюсь Богу, и вечером тоже. Шура ужасно хочет тебя видеть скорей. Анастасия Тебе пишет тоже письмо. Скаже Ане что я её целую и может быть напишу письмо. Да хранит Тебя Бог. Крепко тебя целую.
В этих письмах удивительно переплетается полуинститутское, полуэкстатическое обожание молодых девических душ с теми неосознанными ещё, но сильными «голосами» и зовами, которые более зрелых, искушённых жизнью женщин толкали на всякие безумства по одному слову и взгляду гипнотизёра-хлыста, распутного «старца». И вот недавно ещё один из депутатов, бывший «черносотенец», пустил в широкое обращение фотографии, на которых дочь царя сидит радом с Распутиным за столом, уставленным бутылками вина. Так переродилось детское обожание к «богоданному» Грише…
Если бы Николаю своевременно попали на глаза эти «человеческие документы», начертанные нежными руками его собственных дочерей и запечатлённые светом правдивого солнца, может быть, он перестал бы улыбаться, этот загадочный, молчаливый человек… И сам бы первый отдал приказ, подписал бумажку, гласящую, что «сим повелеваю Григория Новых, он же Распутин, предать смертной казни через повешение» или по крайней мере заточить навеки в каком-нибудь руднике Кары, Зерентуя…
И остались бы чистыми, не запятнанными в крови руки родичей русского царя, руки его свояка; не внесена была бы зараза растления в его семью…
А может быть, случилось бы иначе… Властная, изворотливая супруга, как это было и в других случаях, сумела бы убедить Николая, что эти письма – поддельные… Или что они имеют совсем не тот дурной смысл, какой бросается в глаза при первом чтении… И всё пошло бы по-старому… вплоть до дней февральских и мартовских счастливого 1917 года…
Скорее, что так… Судьба явно желала, чтобы эти дни стали роковыми для Николая…
И потому безмятежно длилась распутинская идиллия под сенью трона Романовых, и даже ещё в декабре 1916 года «старец» получил от матери и дочерей, вкупе с преданной фрейлиной Аней, новое доказательство их преклонения перед чудесными свойствами Григория Новых.
Из Новгорода «царица-немка» привезла в подарок «старцу из хлыстов» иконку, писанную на дереве.
На оборотной стороне иконки чернильным карандашом сделаны были собственноручно подписи:
Слева в углу – дата: 11 декабря 1916 г.
В правом углу внизу, помельче, ещё одно имя: Анна.
Эту икону нашли на груди у мёртвого «старца», когда после переворота его труп был найден в недостроенной часовне, воздвигнутой Вырубовой и царицей над прахом незабвенного хлыста…
В настоящей книге нет возможности касаться общей деятельности Распутина на гибель царству и династии. Его влияние при назначении и смене министров, митрополитов, даже послов в иностранные земли, его тлетворное воздействие на семью царя с самим Николаем во главе, интриги и разлагающее начало, которое он внёс в обширный круг лиц, толпившихся при русском дворе, – всё это даёт материал слишком обширный, требующий особой книги, в которой и будет обрисована целиком вся отталкивающая фигура Распутина, роковым, позорным пятном чернеющая у трона российских царей…