Этим воодушевленным отношением Некрасова к происходящему обусловлен творческий подъем. В начале июня поэт отправился охотиться в Грешнево. По дороге он побывал в Москве, где встретился с Островским и сделал знаменитые фотографии в ателье Тулинова. В родовое имение он прибыл около 20 июня. Сохранилось колоритное описание таких визитов поэта в родные места, сделанное его сестрой. Оно имеет обобщающий характер, но по некоторым деталям можно предположить, что Анна Алексеевна вспоминает именно это лето:
«Если брат извещал о дне приезда, отец высылал в Ярославль тарантас, чаще же брат нанимал вольных лошадей или просто телегу в одну лошадь.
Задолго до приезда брата в доме поднималась суматоха.
Домоправительница Аграфена Федоровна с утра звенела ключами, вытаскивала из сундуков разные ненужные вещи — «может, понадобится», чистила мелом серебро, перестанавливала мебель, вообще выказывала большое усердие. Охотничьи собаки получали свободный доступ в комнаты, забирались под шумок на запрещенный диван и только вскидывали глазами, когда домоправительница торопливо проходила мимо них. Отец принимал самое деятельное участие в снаряжении разных охотничьих принадлежностей; несколько дворовых мальчишек сносили в столовую ружья, пороховницы, патронташи и проч. Всё это раскидывалось на большом обеденном столе; выдвигался ящик с отвертками всех величин, и начиналась разборка ружей по частям. Отец был весел, шутил с мальчиками и только изредка направлял их действия легким трясением за волосы. При таких охотничьих приготовлениях к приезду брата присутствовал обыкновенно немолодой уже мужик, известный в окрестности охотник Ефим Орловский (из деревни Орлово), за которым посылался нарочный с наказом явиться немедленно: «Н[иколай] Алексеевич] ждет». Как теперь вижу всю эту картину: отец в красной фланелевой куртке (обыкновенный его костюм в деревне, даже летом) сидит за столом, вокруг него мальчики усердно чистят и смазывают прованским маслом разные части ружей. На конце стола графинчик водки и кусок черного хлеба. В дверях из прихожей в столовую стоит охотник Ефим Орловский с сыном Кузяхой, подростком, тоже охотником, который уже успел отстрелить себе палец. Время от времени отец, обращаясь к одному из мальчиков, говорит коротко: «Поднеси». Мальчик наливает рюмку водки и подносит Ефиму. Разговор, между прочим, идет в таком роде:
— Ну, так как же, — говорит отец, — в какие места полагаешь двинуться с Ник[олаем] Алексеевичем?
— А поначалу, Алексей Сергеевич, Ярмольцыно обкружим, а потом, известно, к нам на озеро: уток теперь у нас, так даже пестрит на воде!
— А сам много бил?
— Зачем бить, как можно: мы для Ник[олая] Алексеевича бережем. Да у меня и ружьишко-то не стреляет, совсем расстроилось. Вот хочу попросить у Ник[олая] Алексеевича].
Отец улыбается.
— Попросить можно. Ну, а Тихменева водил на озеро? (Тихменев помещик-сосед, тоже охотник.)
Ефим, переминаясь:
— Раз как-то приезжал, да ведь какой он охотник — садит зря, да в пустое место, ему бы только стрелять: не лучше моего Кузяхи».
По приезде Некрасов некоторое время не мог оторваться от привезенных с собой дел: прочел несколько присланных в редакцию рукописей, ответил на письма оставшегося в Петербурге Чернышевского.
«Поработав несколько дней, — продолжает рассказ А. А. Буткевич, — брат начинал собираться. Это значило: подавали к крыльцу простую телегу, которую брали для еды, людей, ружей и собак. Затем вечером или рано утром, на другой день брат отправлялся сам в легком экипаже с любимой собакой, редко с товарищем — товарища в охоте брать не любил. Он пропадал по несколько дней, иногда неделю и более. По рассказам происходило вот что: в разных пунктах охоты у него были уже знакомцы — мужики-охотники; он до каждого доезжал и охотился в его местности. Поезд, сперва из двух троек, доходил до пяти, брались почтовые лошади, ибо брат набирал своих провожатых [и] уже не отпускал их до известного пункта. По окончании утренней охоты выбиралось удобное место, брат со всей компанией завтракал, говорил сам мало или дремал. Затем компания, которая получала немало водки и сколько угодно мяса, была разговорчива — брат слушал или нет. Это его дело».
В середине июля, то есть примерно через месяц после приезда, Некрасов начал записывать «грешневские» произведения. Первым стало стихотворение, получившее впоследствии название «Крестьянские дети» (первоначально называлось «Детская комедия»), датированное 14 июля. Тем же числом помечено стихотворение «Ты, как поденщик, выходил…». Текст «Похорон» датирован 22–23 июля, а «Сторона наша убогая…» (в печати названное «Дума») написано уже 14 августа. Увенчала это лето поэма «Коробейники», работа над которой, судя по датам, началась 14 августа и завершилась 25-го числа.