Но страх оказался напрасным. Марина встретила нас очень сердечно и просто, и с Танею была все время как мать заботлива и как сестра нежна. Таня была ей бесконечно благодарна. В её отношении к Марине было в те дни что-то сверх всякой меры восторженное и почти исступлённое. Думаю, что восторг этот относился не только к Марине, но и к Борису, таинственной встречи с которым Таня от Вильны, сама того не зная, все время взволнованно и страстно ждала.
Конечно, я не ревнив, Наташа, «паталогически», как Ты говоришь, не ревнив, но одного отсутствия ревности все-же мало, чтобы объяснить, почему меня в те дни так совсем не печалил прилив Таниных чувств к Борису и Марине.
На мой теперешний слух, изощренный Твоею зоркостью в делах любви, в моем тогдашнем настроении было нечто весьма странное, — какой. то очень сложный сдвиг невнятных чувств к Марине.
355
Думаю, что Танин уход в свои воспоминания о Борисе был мне потому почти что приятен, что, соединяя Таню с Борисом, открывал и нам с Мариною возможность какой-то встречи: совсем глухой, далекой, призрачной и никак конечно не оспаривающей моей большой и настоящей любви к Тане.
Всю неделю, что мы провели в Вильне, Таня каждый день ходила одна на могилу к Борису. Как-то раз она очень долго не возвращалась. Мы с Мариной ждали ее на террасе: Марина почему-то очень тревожилась за нее, я же был совершенно спокоен. Я рассказывал Марине о том отчаянии, которое охватило Таню, когда, придя в сознание, она узнала, что тело Бориса уже отправлено в Вильну; о том, как она метнулась было вслед за ним, но тут же снова нервно сломилась; о сложном ходе её болезни и таком медленном выздоровлении, скорее воскресении...
Марина слушала не очень внимательно, будто я рассказывал нечто, ей давно известное. В её темных, печальных глазах синевела улыбка. Вокруг губ волновалась нервная дрожь... У ворот остановился извозчик, и я инстинктивно оборвал свой рассказ, оборвал вопросом — «хорошо-ли я исполнил данное мне Мариной поручение?».
Как это случилось, Наташа, не знаю, но только мой вопрос своим произнесением вслух как-то внезапно осложнился. Не просто прозвучал и Маринин ответ. Да и не странно-ли, в
356
самом деле, было мне, вознагражденному Таниной любовью, искать награды за все, что я сделал для неё, в Марининой благодарности; и не страннее ли еще было Марине благодарить меня за исполнение своей просьбы, зная, чем меня отблагодарила судьба за исполнение своего долга.
Таня уже подходила к балкону. Мы пошли ей навстречу. Конечно, на Твой нравственный слух, Наташа, в том, что навстречу милой, несчастной, счастливой и доверчивой Тане мы с Мариной сходили с терассы объединённые странною общностью чувства: Марина — в ощущении Таниного счастья, как создания своей мечты и я — в ощущении себя, как послушного орудия её полусознательного внушения, был какой то почти грешный звук. Но для нас все было право совсем, совсем иначе. С бесконечною нежностью, навеянной кладбищенской грустью, обняла Таня Марину и с твердою верою в то„ что я защищу ее от всех страхов и призраков жизни, подошла ко мне и оперлась на мою руку.
В прекрасном чувстве прозрачной, дружественной любви друг к другу, нигде не перечерченной, хотя бы только и легкой тенью настороженности и подозренья, вошли мы все под руку (Таня шла в середине), в уютную столовую под светлую висячую лампу к горячему самовару на круглом столе.
Клянусь Тебе, Наталенька, я всею душою, всею напряженною полнотой своей любви был в тот вечер обращен к Тане: к бесконечно дорого-
357
му, спасенному мною человеку, к такой пленительной для меня в своей нервности женщине. Но все же это не мешало мне и любоваться спокойною Марининой красотой, и чувствовать одержанную ею над собой победу, и слышать светлый зов её отрешенной души и знать, что мне не судьба оставить его без ответа.
После чаю мы с Таней долго гуляли по саду.
Вильна давно уже спала глухим сном. Большая Медведица стояла низко над городом, над самым костелом. За занавешенным Марининым окном горела лампа (Марина на ночь подолгу читала) и то, что горела её лампа, было почему-то приятно и Тане, и мне. Изредка по дачному где-то били в колотушку, изредка тишину нарушал далекий извозчик...
Как всегда со стыдом, болью и юмором Таня нервно рассказывала о своем злосчастном детстве и о первой встрече с настоящим человеком, Борисом. (Как странно, Наташа, что если не в ту же ночь, то все же в те же ночи Тебе о том же рассказывал Алеша). Мы расстались с нею уже на рассвете, но через несколько минут она неожиданно постучалась в мою дверь. Вошла такая нежная и такая задумчивая: