Дом. Кто б мог подумать, что он у нас будет – вон, мои себе так и не построили.
«Андрей, как хорошо у вас» - как-то тихо сказала мне мать, когда к нам приезжали.
«Не хотите тоже?»
«Не-е-ет» - смеялся отец. «Нам и так хорошо».
Это если не считать того, что он на пособии сейчас по неспособности работать из-за астмы. Видимо, так до пенсии и просидит. А в остальном – хорошо, да.
А Оксанкины – их дом побольше будет, но это из-за половины дедушки Альберта. С тех пор, как его не стало, они не знают, что им делать с ней.
«Мам, привет. Как вы?»
Это я теще недавно в больницу звонил.
«Нормально, Андрей, спасибо. Уже хожу по палате».
«Палата нормальная у вас? Много человек?»
«Я одна лежу. Такой закуток, даже чтоб помыться, нужно к «соседям» ковылять. Скорей бы уж выписали. Домой хочу».
Общий язык мы с ней так и не потеряли за эти годы.
«Дети сегодня были. Внучечка стихотворение рассказала. Пела, танцевала. Внучок тоже рассказал, когда Оксаночка его уговорила. А ты когда домой? Оксаночка скучает по тебе сильно. Обижается. Дети соскучились. Я ей говорю: «Потерпи». Много работы, да?»
Теща никогда не наезжает на меня, в отличие от ее дочери, но и врать не вынуждает, только, чтоб ей успокоиться можно было.
«Не знаю, мам. Пришлось на неделю дольше задержаться. Хоть на праздники отдохну по-человечески. Сам уже по дому соскучился».
Наш дом. Да, я и по нему скучал, оказывается. Просто за последнее время она больше с ними времени проводила, с этими доказательствами, жила ими и в них жила. Меня рядом не было и жить во мне и мной не получалось. Видео-звонки не в счет. Вот и замылился у нее глаз на счастье – перед глазами же оно.
Да, счастливы мы, с уверенностью киваю сам себе после суточной отлучки. Счастливы – шепчу, а сам подъезжаю к дому и готовлюсь, когда она выбежит ко мне навстречу – или когда не выбежит, но я сам к ней войду – распахнуть навстречу ей глаза пошире, чтоб счастье это ей навстречу излучали. Чтоб выкупали ее в нем хорошенько.
В окнах темно. Сын все сидит на переднем, в руках – Фортнайт стопочкой. Перебирает карточки, входить не торопится. А я выпуливаюсь из паркетника и иду быстрым, уверенным шагом. Ха. Я первым приехал. У меня – фора. Ничего, что не прокатил фокус со «счастьем», я наверстаю это обязательно.
В почтовом ящике нахожу большой, белый до стерильности, официальный конверт с «окошечком». Достаю оттуда белый плотный листок, сложенный вдвое. Внутри по центру напечатано:
IM NAMEN DES VOLKES
именем народа
URTEIL
приговор
Вся семья Вингерс-Эккштайн признается поздравленными с наступающими Рождеством и Новым годом, а в Николаусов день – получившими самые теплые пожелания здоровья, счастья, семейного благополучия и проч.
Подпись (знакомые каракули), под ними - напечатанным текстом «der Vorsitzende des 2. Verwaltungssenats“, Richter am Verwaltungsgerichtshof Dr. Marius Elter.
Строчу «председателю 2-го административного сената, судье д-ру Мариусу Эльтеру»:
«Хей, Эльти. Чего, в Фау-Гэ-Ха с муниципальными открытками туго совсем?»
«Ништяк, что дошло» - следует его ответ.
«Вам там тоже хорошо провести Николаус»
«Спасибо. Из NYC когда вернулся?
«Вчера»
«Рад, что ты дома»
Я – тоже.
- Выходи, - выковыриваю из тачки сына.
Он только сейчас поднимает на дом глаза и замечает:
- А, наверно, в парикмахерской еще...
- То есть?
- Мне там сказали, что они тоже туда назначены. Обе. Мама им по телефону говорила, что хочет волосы себе обрезать... ну... подкоротить немного.
Это известие непонятно почему несколько остужает мой пыл. Мне почему-то хочется сейчас же прыгнуть в паркетник и рвануть в гребаную парикмахерскую, совершив грандиозный прыжок, скакнуть туда, к этим теткам и выбить ножницы из их рук.
Нет, я не тиран какой-нибудь, который не позволяет своей жене стричься. Просто мне почему-то стукает в голову, что Оксанка решила, что у нее в жизни произошла перемена, и поэтому рванула резать волосы. А я не хочу этого, потому что никакой перемены не произошло ведь. И еще я волосы ее люблю.
- Чего сразу не сказал? – только и нахожусь, что спросить у сына.
- Забыл.
Ладно, отрезанных волос не вернешь, решаю. А мне так нравилось, как они шелковым дождем спадали на меня, когда... когда... да я ведь упоминал уже, что голоден.