Кажется, в доме пахнет ужином. Да, я со вчерашнего дня не евши, но ничего, потерплю, решаю внезапно. Сын вроде тоже подзабыл, что есть хотелось – я разрешаю ему «пособирать» немножко новый Николаусов Техникс, а сам прыгаю под душ. Если у него возникнут вопросы – выскочу.
Затем, пока там девчонки прохлаждаются и дают отрезать свои прекрасные, драгоценные косы, мы под моим четким руководством отправляемся в спортивную комнату – грушу вешать. Помочь мне что-то забить или подержать – это он с радостью, но когда до него доходит, что это ведь теперь же на ней тренироваться надо будет, норовит откосить. Но не со мной – надо было себе другого отца выбирать. Хотя как его, меня выберешь? Короче – без вариантов.
- Правой-правой, ЛЕВОЙ! – ору ему.
Под конец я доволен – он взмылен и не хочет снимать перчатки, хоть я и вынужден завершить, нас ведь ждет подготовка к мате-тесту. А он то и дело в шутку наскакивает и «машется» на меня, и я чувствую степенное, размеренное удовлетворение родителя, осознающего, что его сын на пути к преодолению боязни «контакта». Ничего, потренируемся и посмотрим, кто «скромный». А то ведь всякое может случиться.
С программой для мате-теста все не столь гладко.
- «У этой геометрической фигуры ни одного угла и три стороны» - бубнит он себе под нос вслух очередное задание, но я требую, чтобы он повторил, по какому принципу до этого назвал ту или иную фигуру, объясняю, втолковываю – а он устал. Его то и дело пробивает на нервный, дерганый смешок, а объяснений, пояснений, исправлений он не приемлет, сразу же кидается кричать:
- А я не слышу! А я не слышу!
- Десять отжиманий! – это мне надоели его выкидоны да и пора уже врубать авторитет.
Он со смеющимся стоном «падает» на пол и отжимается кое-как.
- Жопу подними! – кричу ему с негодующим смехом, а он – тоже со смехом – поднимает, при этом недовольно горланя что-то.
Отжимания несколько утихомиривают его, и мы еще некоторое время занимаемся более спокойно, проходим две из четырех тем, что будут на контрольной. Затем я прорабатываю с ним тему номер три, с которой повторяется то же самое – я задаю ему «перекрестные» вопросы, исправляю, поясняю, дополняю, а он «не слышит».
Когда я снова гаркаю ему: «Десять отжиманий!» - в двери слышен поворот ключа. Ну наконец-то.
Они заходят, доча ревет о чем-то, Оксанка увещевает ее.
«Кто-о до-о-ма-а?» - обычно это ее любимый вопрос, задаваемый ею звонко и протяжно, разносящийся по всем этажам.
Если очень редко, раз в три месяца я забираю детей, везу сына на спорт, дочку на танцы, потом обоих в музыкалку, и она приезжает после нас, то первым нас встречает ее голос. Я выхожу к ней и встречаю, хватаю за что-нибудь и между поцелуев и тисканий замечаю вслух, что «красивая сегодня», спрашиваю, почему такая красивая и додумываю, что за причина может быть у ее красивости помимо причины, названной ей.
А она обычно оправдывается с улыбкой:
- Ты ж утром видел, в чем я пошла.
- Забыл. Давно так было, соскучился, - бубню обычно ей, тыкаясь носом к ней за ухо.
Сейчас она оттуда, из прихожей, кажется, играет во вчерашнюю игру – «не слышим», что наши уже дома. Не знаем, что они ждут нас уже давно, (оба) помирают с голоду и еще (только я) опасаются быть отправленными обратно на остров в виде коричневого дивана в моем офисе в Блю Боут-турме.
А во мне замирает что-то на секунду – сейчас мне предстоит увидеть ее новую прическу, которой я боюсь так, будто кто-то подменил мне всю Оксанку.
- Па-а-па-а-а, - бежит-прихрамывает в одном ботинке ко мне зареванная доча – ее волосики мало чем отличаются от вчерашних.
Твою мать, значит, все хуже, чем я думал. Значит, основное эфирное время их задержки досталось Оксанкиным волосам. Или что там еще от них осталось. Неужели, она еще и перекраситься решила. О, нет-нет-нет.
Следом за дочей входит не раздевшаяся Оксанка, склоняется над дочей, снимает второй ботинок. Затем молча, не поднимая головы на меня, уносит ботинок в прихожку. Ее волосы, ее чудесные, прекрасные, нежные волосы... один цвет их всегда уже чего стоил, такой необычный, ни на что не похожий, темно-русый с рыжинкой, а когда почти каштановый... как я всегда любил зарыться в них, вдыхать их тонкий аромат, чувствовать, как они скользят по мне...
Ее волосы все те же – если не считать капелек талых снежинок в них, будто у Снегурочки. С холода, чуть влажные, они ведь даже пахнут по-другому, да так, что я уже сейчас носом воздух тяну, как дурак. И я не понимаю ни черта – и рад до чертиков.
Она сбежала от меня снимать пальто, а я бросаю математику, отклеиваю дочу – нет, как ее отклеишь – тащу ее на себе, а сам иду здороваться с моей любимой. Приручать, обхаживать и– чего греха таить – объезжать ее мне не в первой. Просто сейчас у самого брыкаться нету сил. Слишком уж велико облегчение, испытанное мной от того, что она не стала резать волосы мне в отместку, что ушел вчера из дома.