И что ему еще скажешь – только имя его вслух вспоминай, а то ведь как долго не произносила его ему, не говорила так, как сейчас и именно так, чтобы вздыбить его по самое «не хочу», чтобы залечивать он кинулся еще более рьяно.
- Оксанка... – дышу я сисечкам, каждую называя ее именем, а руки-черти уже творят черт знает что. Лезут ниже к ее мягкому, не накачанному животику, – привет, животик, - попутно расправляясь с ненужным. В него так любит забуриться носом малая и от него прет и меня.
Она снимает с меня футболку и гладит мою голую спину – когда ей часто приходится мыть посуду руками, пальцы ее потом немного шершавые. Хрен их знает, какие они сейчас, неважно – она касается меня там и будто иглоукалывание мне делает – зарычу сейчас от кайфа.
- Иди сюда, - говорит она мне и притягивает мою голову к своему лицу, целует мои губы, которые давно ждали ее губ, соскучились уже.
Если бы мог соображать, подумал бы, что вот не дай бог, сейчас там снова какие-то косяки с мультиком. Иди, папка, такой полуголый, со стояком в штанах, с горящими пятнами поцелуев мамки на всем твоем теле, иди и разруливай. Но косяков нет и мыслей в моей голове нет. Есть только кипящие, бурлящие чувства, желания и эмоции у меня в сердце и у меня в члене.
Какой сладкий язык у моей жены. Ем его, пока она поедает меня. Ее поцелуи перекрывают мне кислород, а мои – ей. Может, поэтому мы, обезумев, целуемся с полуоткрытыми ртами, а наши языки танцуют друг вокруг друга. Да-да, поэтому – воздуху хватнуть, а вовсе не оттого, что я – сексуально истощенный, озабоченный до маниакальности муж, а она – моя обиженная, обездоленная и в последнее время хронически неудовлетворенная шлюха-жена. Голодные оба до беспредела.
Как хочется рычать мне теперь и от того, что слышу ее глухие, низкие стоны, чувствую своим членом, что не вошел еще в нее, а только проводит по ней, как кипит все у нее между ног, как ломит ее от моих поцелуев, от моих рук на ее теле, от жадных толчков моего языка у нее во рту. И все же движения мои плавны – не хочу сейчас резкости. Не хочу рвать, дергать, да и шлепать ее не хочу. Хочу ласкать ее плавно, тягуче и мучительно-сладко, то замедляясь, то ускоряясь опять. Аритмия прикосновений, медляк не в такт. Пьяное шатание маятника, доводящее до безумия. Того и хочу сейчас.
А мои губы хотят ее тела, поэтому после ее губ переключаются на «пониже сисечек». Утыкаюсь языком к ней в пупок, а она стонет, стиснув зубы, скребет ногтями по кровати, а потом – да чего далеко ходить – по моей голой спине, и теперь уже я издаю стоны жгучего, яростного наслаждения ею. Сам же при этом стягиваю с нее и штанишки, и трусики сразу с ними, просто стягиваю пониже, чтобы она была передо мной. Да е-мое, она же ждала меня и готовилась, обнаруживаю почти с умилением, которое выражаю, глядя ей в личико с восхищенным: «М-м-м» - а затем опять любуюсь ей. Будто мне всегда хотелось, чтобы Оксанка вытиснулась из фантика подобно шоколадному батончику, которых не люблю вообще-то. Вытиснулась, а я бы позахлебывался слюной о том, что она же ведь еще не совсем голая. Зачем же все сразу открывать. Да и чрезмерную свободу действий предоставлять ее шаловливым ножкам тоже пока не собираюсь, а то еще раздвигать их вздумает. Пусть немного полежит сдавленная, но в нужном месте открытая.
Когда она, не уловив моих намерений или пытаясь выказать собственные, норовит сама стянуть с себя штаны, цепко хватаю ее за худые, тонкие запястья, а сам молниеносно склоняюсь ртом над ней и лезу в нее языком. О, да-а-а, то самый вкус. Оголенный, сконцентрированный вкус моей сладкой женщины.
- О гос-по-ди-и-и-и, да-а-а... Андрюх, вот где ты был, а...
Матовое, абсолютно истощенное бормотание, децибелы по минимуму – все силы брошены на наслаждение моим языком, такое, что и описать-то нельзя, простонать только можно, вот она и постанывает теперь, но только в рамках:
- Где ж ты был, Андрюх...
- С тобой, как всегда.
В самом деле, где мне еще быть?
- Даже во сне с тобой. И сейчас тоже. Ладно, снимай штанишки.
Стягиваю их с нее сам. Я ведь знаю, чего ей хочется – снять с меня мои.
Ее руки не дрожат, когда спокойным, уверенным движением она стягивает их с меня и берет его в руку, а затем в рот.
Ох...ет-т-т-ть. Как в первый раз, твою мать. Хоть и в сотый раз. Да какой там - в сотый. Так на тебе, возьми меня, как я беру тебя.
Я у нее во рту, она у меня на языке. Мы играем в нашу любимую игру, и я не знаю, кто из нас стонет явственнее, мучительней, требовательней. Я знаю только, что хочу попробовать на вкус ее оргазм, первый за сегодня, как хотят и дожидаются сладкого, за которым соскучились и которого ждут, как долгожданного лакомства. И когда он приходит, и меня в язык бьет пульсация в ней, на мокрой, горячей, трепещущей ее коже, я даже замираю на мгновение – она не рассердится, я знаю. Наоборот, силится оттолкнуть меня от себя. Да разве ж я могу вот так вот просто от нее оторваться. Я же напиваюсь ей, как она – мной. И это только начало.