В прошлом году он выл, что, мол, задубел после похода на Николаус. Сейчас вроде ничего, красный, возбужденный, но веселый. Правда, в прикиде его чего-то не хватает.
- Па?..
- Ниче не случилось, - отвечаю, выруливая.
А вот у него капюшона на куртке нет.
- Опять?.. – спрашиваю коротко, зыркнув на него «своим» взглядом.
- Да не, ниче, - с ходу понимает он.
- То есть - «ниче»?
- Просто угорали с пацанами. В понедельник заберу.
Ищу в его взгляде загнанность, попытку «замять», как если бы косячно было признать перед отцом, что тебя в школе гнобят – и пинают, возможно. Меня не гнобили, не пинали. Был один инцидент в Пятиречке. Я не бегал после того, но потребовалось объяснить расклад дел. Я объяснил.
Но он не прячет глаз, не отвечает уклончиво – наоборот, хохочет, мол, па, все ништяк. Я большой уже, ситуацию контролирую.
Ни хрена он не контролирует – так мне порой кажется.
«Мама, я скромный».
Так он говорил пару раз Оксанке, мол, ни во что новое он не лезет и ни до кого не докапывается. Со мной он не говорит о чувствах - эккштайнское это у него, что ли. И семейное у нас с ним.
Приехали. Он берет сумку и уходит – сейчас зима, легкая атлетика тренируется в зале.
Он удаляется от меня, худой, невысокий (мое), сутулый (ее). Прошел пару шагов и нырнул уже в полусумерки на фоне футбольного поля, потом – в дверь, а я смотрю ему вслед, скроллю сотку на автопилоте и думаю внезапно, что вот же учиться он не хочет ни хрена, паразит. Похоже, я такой же был. Только мне казалось, что я – середнячок, чего его стараться. А у него память зашибись и задатков разных куча.
А Оксанка... халявит она с ним. Не шибко требует, возится вроде, но толку мало. Абсурд, но структуру в его учебу я вношу. Приложения ему с учебной программой качаю, а то она против всяких там нововведений. И спуску ему не даю. Правда, бывает это раз в месяц, бест кейс, но потом на месяц хватает. Ей не говорю - грызанет. Да она знает, кажется. Она ведь в школе сроду не учила, не занималась, так все хавала. Я с ним спокоен, а она чуть что - сразу на крик переходит. Потом «ломается» - или это он ломает ее, даром, что сам не то, чтоб скала. Вот малая – там другое дело. Кремень (мое) с косичками (ее). Артистка погорелого театра (ее, Оксанкино, конечно, а то чье же).
Да, Оксанка...
Оксанка, этот хреновый день никак не кончится. Он не такой хреновый, как вчерашний. Но это так всегда – ты ждешь чего-то, а оно все не приходит. Я жду... встречи с тобой дома. Поэтому и день этот длится вечность. Зачем придумал это, с его тренировкой? Да как ты не понимаешь. Вот потренируется он сейчас. Вот выйдет, а я домой его повезу. И будет повод и мне... туда вернуться. И может быть, меня оттуда не выпнут. Может, даже накормят. Ведь после вчерашнего я даже как-то не вникаю – то ли реально сам ушел, то ли ты меня – за шкиряк. Словами так, чтоб понял, что к чему.
А ведь сейчас адвент. «Ты – мой адвент» - думаю внезапно. Ей «думаю». Сейчас, в этом тесном пространстве, когда она мне не мешает, я могу думать ей, что хочу. А вот приеду сейчас – и трындец. Там не то, что думать – там фиг с два скажешь. Попробуй сформулируй, когда она такая... ну такая, какая она есть. Обижающаяся и обижающая.
Да, не любим мы все эти рождественские запары. И те, что до и после них.
Не замечаю, что он уже выходит. Взмыленный, весь нараспашку, поросенок. Я задолбался говорить ему, чтоб переодевался по-человечески, беговое снимал. Хватнет пневмонию. Плевал он на мои занудства. На выходные погоню его бегать со мной. Соскучился, в Нью-Йорке некогда было.
- Па, вы поругались?
- А?..
Это он меня врасплох застал.
- Да не, просто...
- А я на маму тоже недавно обижался, - говорит вдруг он.
- Да ну?
- А потому что я ее просил, чтоб она тебе про Аделину не рассказывала. А она ябеда!
Стараюсь не улыбаться. Только делаю: «Мгм» - и понимающе киваю.
«Мама, на ком мне жениться? Я не знаю». Это он так ковырял ее, а она мягко и тактично объясняла, что, мол, вот вырастешь, встретишь.
«Мне вообще-то Аделина» - Ленкина старшая – «нравится. Но мы когда с ней в прошлом году в одной палатке ночевали, я ее спросил, кто ей нравится из мальчиков. Она мне назвала три имени. Моего там не было».
Это она мне потом в машине рассказывала, когда ехали с ними куда-то. Даже не посчитала нужным голос понизить – а сына-то уже взрослый у нас. Он ей доверился, а она сдала, папе настучала.
- Не обижайся, она не хотела, - говорю ему. – Я и забыл почти.