Ответ рождался в глубине сознания, спрятанный защитными механизмами мозга. Она знает, что уже получила ответ, но пусть он подождет, не сейчас, не время, а то они победят.
35. Этап
Кинули в вонючий карцер. Метр на метр, слепящий свет отовсюду, будто бы в стены вделаны широкополосные светильники, и холод. Холод Юля ощутила не сразу, забившись в угол подальше от вонючего ведра, она смогла задремать. Очнулась от боли во всем теле. Она окоченела, не могла двигаться. С трудом встав на колени, она доползла до ведра, и ее вырвало чем-то желтым и зеленым.
Они что-то ей вкололи, она и не успела понять кто и как, ощутив жгучую боль в плече и шее. Потом она ничего не помнила. Ей снилось, что в нее что-то вливали, засунув в горло воронку с жестким зондом, спускавшимся прямо в желудок. Но нет, это был не сон, горло и пищевод горели, было больно глотать, а губы и рот превратились в один большой кровоподтек. Унизительно и очень больно, никогда в жизни она не испытывала такой долгой и жгучей боли. Организм требовал, и под камеры, их даже не прятали, разместив по углам, большие и допотопные, с внимательными объективами, ей пришлось раздеться и присесть над ведром. Ни бумаги, ни воды, ничего — еще одна степень унижения, бьющая едва ли не больше, чем физическая боль.
Тело успокоилось, она с трудом оделась, заставляя себя не замечать вони из ведра, не чувствовать свою грязь.
Сколько прошло времени она не знала, но второе пробуждение вышло легче.
Кто-то поменял ведро на чистое и положил ее на ватные штаны, укрыв курткой. На полке раздачи, висевшей прямо под смотровым окном, надзиратель просто ставил кружку и тарелку, стояли кружка воды и тарелка с серой кашей. Как бы не было противно и мерзко, Юля понимала, что надо есть. Максим и Илья любили рассказывать ей страшилки из прошлого, как существовали люди в тюрьмах и ГУЛАГе, а она злилась, кричала на них. Все это вводило ее в ступор, как и Альфу, которая сама съездила в музей и на расстрельные полигоны, Юля не смогла. Она старалась отгораживаться от прошлого, как и все остальные, ругая подругу, что из-за этого она перестала спать по ночам. Они редко интересовались историей, но если тема заходила, то погружались до почечных коликов, с ужасом слушая, что им втирают на уроках истории. И вот сейчас Юля вспомнила и стала есть, маленькими глотками пила воду, чтобы не выпить залпом. Еды было мало, есть было больно до слез, но без еды она заболеет и умрет, и гордость здесь ни к чему. Что даст гордость, если ты сдохнешь? Конечно, у всего есть пределы, но пока она обязана выживать, она обязана выжить. Оберег грел грудь, поддерживая ее. От его тепла, так похожего на материнскую любовь, на силу и заботу отца, становилось легче. Камень успокаивал, погружал в сон, пускай и приходилось лежать по диагонали, ей немного не хватало, чтобы полностью вытянуть ноги. Она засыпала и думала, что как же здорово быть невысокой, как же здорово быть живой. Как же ей пригодились ватные штаны и куртка, которые она надела, чуть приспустив штаны, чтобы спрятать голые ступни, и куда делись ее сапоги и носки.
Разбудили ее, грубо толкая руками, спасибо, что не били ногами. Солдат в черной форме сказал что-то невнятное, у него было какое-то поражение речи, слоги путались, он часто терял гласные, выдавая поток согласных. Она поняла, что ее ведут в уборную. Солдат выглядел страшно, но в глубоко посаженных глазах под массивным лбом она видела грусть и сочувствие. Все что он делал, он делал на камеру, но даже в грубых толчках, встряхивании ее, как мешок, чтобы она пришла в себя, Юля чувствовала скрытую заботу. Он принес ее сапоги и чистые портянки. Видя, что она не знает, что с ними делать, вывел ее в коридор босой и, когда они отошли достаточно далеко от ближайшего щиточка, показал, как правильно наматывать, несколько раз бережно намотав портянки на ее почерневшие и, наверное, вонючие ноги. Он что-то сказал под нос, Юля подумала и поняла, что он просил у нее прощения. Она слабо улыбнулась парню, имевшему доброе сердце и отвратительную внешность садиста и патологического убийцы. Он высился над ней, широкий и сильный, с опущенными вниз руками и грустным взглядом. Каждый раз, когда ему приходилось быть грубым, толкать ее под камеры, она чувствовала, как грубость острой болью отражается в его сердце, оберег подсказывал, объяснял, что он не враг, чтобы она не боялась.
Выйдя из отвратительного туалета, обычно шутили в инете так, что прячьтесь за унитазом при бомбардировке — в него еще никто не попадал, Юля вновь почувствовала себя человеком. Как бы ни было там ужасно и не слезились глаза от вони, она смогла привести себя в порядок, кто-то предусмотрел в кабинке что-то вроде гигиенического душа с ледяной водой. Она кивнула и улыбнулась парню, желая показать, что она в порядке. Понимание того, что разговаривать нельзя, пришло само, как только она очутилась в карцере. Парень пытался ей показать, делая странные жесты у рта, пока она не приложила палец к губам, и он часто закивал. Она не узнает, что щит все видел, что все ему припомнят, и после нее в этот карцер бросят надзирателя, как завербованного члена шпионской группы.