Аврора с трудом села и замотала головой. Ощущение сорванной кожи не покидало ее, но все было на месте. Она ощупала себя и нахмурилась.
— Приехали, — таксист показал на проходную больницы. — Я не могу тут долго стоять.
— Да-да, конечно, — она достала телефон из сумочки и оплатила поездку.
Когда такси уехало, она перешла на другую сторону и скрылась во дворах. Найдя лавку, Аврора села и напряженно рассматривала окружающий мир, будто бы видела его в первый раз. Нечто внутри выло, царапалось, но ей было все равно. Этот свет, такой яркий и мощный — он был внутри нее! Она полезла за сигаретами и, забыв про зажигалку, прикурила от указательного пальца. Докуривая третью сигарету, она все смотрела на указательный палец, зажигая и гася невидимое пламя.
— Алло! Алло-алло! — нервно сказала она в телефон, ответив на вызов не глядя. — А, Игорь Николаевич… сейчас не могу, надо все обдумать и пережить… на работе, надо закрыть отчеты и вечерний обход… а что с ним? … Я приеду… я сказала, что приеду, пришлите адрес и пусть только не пустят! … Я не кричу! Точнее не на вас! … Я и так на препаратах — не работают больше!
44. Похмелье
Ничего нового. Все тот же жесткий свет, блестящие полы и стены, давящие на глаза новизной ремонта, успевшие запылиться подвесные потолки с назойливым миганием датчиков дыма, молчащая приточная вентиляция и наглухо закрытые окна. Одна и та же компоновка, проекты под копирку, не спасали жалкие вариации цветовых гамм и ламинированные плакаты с важной, но бессмысленной информацией. Взгляд редко останавливался на них, как редко и без интереса смотрят на стандартные интерьерные решения, повторяющиеся и сливающиеся с бездной быта, втягивающей в себя все жизненные силы и стремления человека, оставляя от него сжатую и неудовлетворенную функциональную оболочку, жалкого биоробота с депрессией и стандартным набором комплексов. Аврора не раз наблюдала, как люди теряются в больничных стенах, как сливаются с фоном, набрасываясь друг на друга по ничтожным поводам, но в основном покорные и молчаливые. Она всегда была по другую сторону ожидания и теперь, очутившись на низкой позиции, развлекала себя самооценкой, выискивая схожие черты со своими пациентами и их родными.
После вечернего обхода Аврора поехала в госпиталь к Егору. Его успели прооперировать, Егор пережил клиническую смерть. По словам Игоря Николаевича, он успел переговорить с фельдшером скорой, заменяющим врача, что-то буквально вытолкнуло его обратно в жизнь. Если бы она сама не пережила вторжение черного духа в свое тело, Аврора бы точно в уме прикинула список препаратов, которые следовало прописать всей бригаде скорой. Но она пережила это и ощущала, как нечто ворочается в ней, ему неуютно и тяжко. Она должна его увидеть, сегодня же, пускай врачи и запретили. Она ждала решения, вытребовав у следователя допуск. Игорь Николаевич не стал долго спорить и ехал в госпиталь, она наотрез отказалась рассказывать по телефону все, что пережила в главном штабе «Правой воли». К ней несколько раз подходил заведующий отделением, читал долгие лекции, настаивая, что она, как врач, должна понимать необходимость покоя тяжелобольного. Аврора слушала внимательно и без привычной снисходительной улыбки, с которой она неизменно находилась среди идиотов, настаивала на своем. И никто, никто из этих доброжелателей, что заведующий, что дежурный хирург и еще кто-то, она перестала запоминать, они ходили к ней табунами, не отвечали на простой вопрос: «Характер побоев говорит о том, что его хотели забить до смерти?». Все сникали и сливались. Определенно он что-то нашел, поэтому его и забили, всех остальных спецназ забрал в контору. Получилось, что Егор единственный, кто остался на свободе — живой и свободный полутруп.
В ее отделении регулярно привозили женщин и мужчин разного возраста, причем контингент стремительно молодел. Больные получали команду свыше и следовали по утвержденному на небесах маршруту. Раньше в таком состоянии привозили бабулек, редко дедов, но в последнее время Аврора получала буйных представителей своего поколения, бросавших все и в чем были, одетых в H&M с севшими айфонами, бредущие в глубь страны или устраивавшие сидячие забастовки или стояния в самых неожиданных местах. Раньше она не придавала этому значения, принимая болезнь как есть, препаратами и терапией подавляя внешний сигнал, возвращая человека в условно нормальное состояние. После лечения их выписывали годными к жизни, но нормальными этих не ко времени постаревших людей с потухшим взглядом Аврора бы не назвала. Как бы это не звучало жестоко и цинично, но лучшим исходом для них была бы смерть, чем жизнь под постоянной опекой родных и близких, неспособность к сложному труду и глубокая апатия на депрессивном фундаменте, победить которую не способны никакие препараты. Лекарства превращали их тела в тепличные овощи, и сигнал свыше уходил сам, верно оценивая потенциал исполнительного тела.