На улице было по-зимнему холодно, и если бы не всепогодная роба, то быстро превратишься в свежемороженую тушку. Не хватало снега и солнца, такого яркого и теплого зимой, зато хватало ветра, резкого, шквалистого и колючего. Максим вспомнил морской термин мордотык, когда ветер и снег бьют в лицо в любом положении, а судно со слабым двигателем стоит на месте, не в силах пройти ни метра, борясь с бушующей стихией. Для мордотыка не хватало липкого снега, но самое главное — откуда здесь был ветер, и почему менялась температура, повторяя, имитируя позднюю осень или начало зимы? Наверное, чтобы не было скучно жить, иллюзия настоящей жизни. На улицах ни души, только свет горит в домах-вагонах. Максим поймал себя на мысли, что воспринимает эти дома, больше походившие на временные жилища гангстеров на стройке, вполне нормальными, пусть и без привычного комфорта. Сердце больно кольнула мысль, что вот уже и зима, и сколько же времени они здесь находятся, а что происходит с родителями и друзьями? В последнее время он чаще думал о родителях, решив, что когда вернется то, но вернется ли?
В столовой было слишком тепло. Они сняли куртки и штаны, оставшись в нижней робе, подшитой наподобие строгого костюма. Альфира научила женщин перешивать одежду, открылось даже небольшое ателье, где за условную плату молодая девушка подшивала и перешивала серую одежду. Делала она это часто просто так, работая после основной смены на фабрике по производству пищевых протеинов, проще говоря, на реакторах по выращиванию и переработке червей. Думать об этом не стоило, в пищевые автоматы, собиравшие пищевую продукцию, загружались элементы и вкусовые добавки, лишенные исходного вида, и сырье, еда как еда.
Столовая сильно изменилась после прихода Альфиры, работавшей теперь в питомнике, уезжая рано утром и возвращаясь вечером веселой и счастливой. Если бы не она, не радость и смех, которыми она заражала всех, он бы совсем скис. Одна из работниц составила рукописную поварскую книгу по рецептам Альфиры, не боявшейся менять настройки, следуя настроению и фантазии. Но в любом агрегате есть конечное количество комбинаций, поэтому за месяц Альфира выбрала все возможности. Устраивали даже голосование, какой комплекс готовить чаще, как менять, чтобы не надоело. Но это было не главным, полезным, приятным, но не главным. Не из-за этого жители поселка стали чаще заходить в столовую, проводить здесь свободное время, устраивать личные праздники и просто поболтать обо всем, не через имплант, а вживую. По примеру рыжего они стали придумывать себе имена, а девушка из ателье с радостью вышивала их. Первыми придумали себе имена работницы публичного дома, назвать их проститутками язык не поворачивался. Веселые, умные и красивые по меркам этого мира девушки и женщины, умевшие не только развеселить или доставить удовольствие, но и поговорить, помочь советом, выполняя роль правильных психотерапевтов. Максим долго подбирал им имя, пока Альфа не сказала, что они больше похожи на гетер, чем на гейш.
По периметру столовой, на всех стенах в аккуратном хаосе висели картины детей из питомника. Альфира учила их рисовать, Кристина нашла где-то много серо-желтой бумаги и красок. Удивительно как быстро дети, рисовавшие до этого на песке или царапая на бетоне, впитали уроки Альфиры. На картинах было много ярких цветов, которые не росли под землей, которых дети никогда не видели, но генетическая память вбрасывала в мозг картины из прошлого, становившегося хотя бы на холсте напоминанием о возможном будущем. Но еще больше было птиц, разных, несуразных, лишенных истинных пропорций ярких, сказочных, опасных и беспомощных. Альфира показывала, рисовала наброски, рассказывая, помогая правильно увидеть пропорции, передать тени и оттенки, а дети сами придумывали, рисуя общие картины вместе с малышами, ставившими яркие пятна солнца, воды и зелени. Все произошло спонтанно, случайно. Альфира принесла несколько рисунков и повесила на стене, а дальше пошло само. И вот уже люди, не желавшие знать ничего о питомнике, жившие своей жизнью, выполняя что положено, стремясь к намеченному кем-то курсу, пропитывались новой жизнью, устраивая игры и конкурсы, получая в подарок сказочную птицу или цветок под ярким солнцем, которого никто никогда не видел, но каждый знал, что оно живо, что война не уничтожила главную звезду в их жизни.
Рыжий пошел к любимому серому автомату, выдававшему обычно сверхострые блюда, Максим встал у синего со стандартным комплексом. Серый автомат в одну секунду считал имплант Лехи, и на жестяном подносе уже стояли две тарелки и кружка из алюминиевого сплава с блеклыми цветочками, запахло горячей едой и перцем. Максим вздохнул, готовясь вводить номер с бейджа инвалида, но автомат, распознав его лицо, будто бы махнул рукой: «Да ладно, я тебя и так знаю». Мягко стукнул поднос, заурчало и зашкварчало внутри, разогревая остывший человеческий корм. На тарелку полился густой гороховый суп, по крайней мере он так пах, на другую шмякнулось серое пюре и две большие котлеты, пахнущие школьной столовой, а в кружку медленно тек ягодный кисель. Если бы не серо-желтый цвет, то он был бы неотличим от фабричного. К цвету еды Максим так и не привык и ел с закрытыми глазами, особенно тогда, когда напротив сидел Леха, с жадностью уминая заперченные черно-красной обсыпкой подобия картошки фри и запивая дышащим кислотой или щелочью жидким супом, отдаленно напоминавшим изыски тайской кухни, от которой у Максима сводило живот, и подавала голос уснувшая язва.