— А вы не знаете, где моя сестра?
— Простите, но не знаю. Она похожа на вас?
— Похожа, если внимательно смотреть.
— О, я очень внимателен. Нет, никого похожего на вас я в последнее время не ел. Ее здесь не было, значит, ее определили в лагеря. Там жизнь сносная, хотя и скучная.
— Не то, что здесь, — хмыкнул Максим.
— А вы зря ерничаете, заметьте, я подключил ваш словарь, чтобы вам было понятнее. Жизнь здесь хоть и тосклива, но не так утомительная, как в лагере.
— Ну да, недолго мучатся.
— Верно, но помучаться придется. Знаете, истощение приводит ваших коллег по несчастью к безумию. И это действительно страшно, даже мне.
— Но вы думаете, что нас ждет другое решение?
— Другого решения не бывает — оно либо есть, либо его нет. Я думаю, что по вам будет принято положительное решение. Им как раз не хватает для баланса несколько душ из вашего мира. Я не знаю, как они считают, но мне шепнули, что в этом месяце придется поголодать. Я не против, надо бы сбросить, а то стал застревать в тоннелях. Вам повезло, что судья в этом цикле стал половозрелой женщиной. Она во всем сомневается, поэтому вы до сих пор живы.
— А что будет с Айной?
— Девочка останется здесь. Она не нужна для обмена. Придется ее утилизировать. Мне жаль.
— Подождите, не надо, — Максим лихорадочно стал думать, но голова болела так, что все вокруг стало красным. — Так нельзя, она же ребенок. Она же ни в чем не виновата, не совершила ничего! Она же гражданин, правильно я понимаю логику ваших законов?
— Правильно, но вы не учитываете, что судья в этом цикле женщина. Лучше было бы для Айны, если бы она была собакой, как в прошлый раз. Не важно, кто судья, важно то, что Айна лишена прав.
— Нет, так нельзя! Заберите меня! Отпустите Альфиру и Айну, а меня можете забрать! Так подойдет, сойдется ваш баланс?! — хрипло выкрикнул Максим.
Нечто приблизилось к его лицу настолько близко, что можно было бы вытянуть руки и нащупать огромные зубы, тремя рядами заполнявшие бездонную пасть. Максиму стало невыносимо страшно, если бы в нем что-то было, то мочевой пузырь точно бы не выдержал. Позором больше, позором меньше, нахождение в яме, без нормальной уборной и хотя бы воды давно сделали из него вонючее животное.
— Вы говорите искренне. И вы угадали, поздравляю, — поток низких частот раздавил его, и Максим осел на пол. — Жертва, если она искренняя, если она исходит из глубины сердца, где находится ваша душа, слабый протодух, о котором вы забыли, тогда она принимается. Я принимаю вашу жертву и скоро оглашу свое решение.
50. Похороненные заживо
— О духи, что же это?! — Йока в ужасе зажала рот пыльными рукавицами, песок заскрежетал на зубах, но она лишь сильнее сжала лицо, сдавливая крик.
Кричать было нельзя. Любой громкий звук расширялся, усиливаясь о железные колонны и полусгнившие металлоконструкции, служившие когда-то опорой свода и стен. Крик переходил в жуткий резонанс, и сверху с оглушительным свистом падали острые куски каменного свода, метившего в жалких гостей. Юля тоже кричала, но она сорвала голос еще в первом хранилище, свистящим шепотом выпуская из себя страх и боль от увиденного. Им не везло, вот уже неделю или больше они блуждали по лабиринтам шахты, поднимаясь все выше или спускаясь ниже, девушки потеряли ориентацию в пространстве, как потеряли счет времени. И все-таки они двигались наверх, как бы не шутили над ними уставший мозг и непроглядная тьма, часто настолько густая от висевшего после пыльной бури песка, что не видно было своих пальцев в свете фонаря, казавшегося жалкой точкой, напоминавшей им, что они еще живы. Дышать в пыльную бурю было нечем, и они бросались в убежище, натыкаясь на стены, падая в песок, двигаясь на четвереньках в угловой проем, попадая в кладовые или склады с инструментами. Проемы делали так, чтобы ветер, дувший сверху, обходил комнату стороной, наметало у входа, как буран заметает снегом крыльцо.