Руки задрожали, и Мэй поставила чашку и блюдце на стол, сложив на коленях, разглаживая и без того ровную ткань темно-синего платья.
— Я не знаю, да и никто не знает. Уверен, что Лана тоже, она же не Господь Бог. И все это как-то сводится в одну точку. Помнишь карту, все линии ведут туда.
— Помню и не понимаю. Там же одни ржавые танки, может ваша программа ошиблась?
— Нет, расчет верный. И я, и Леха с Настей перепроверяли много раз, программа даже точнее считает. С танками все понятно, — Мэй недоуменно посмотрела на него, ожидая продолжения, а он, как назло, медленно пил чай. — Даже самая ржавая пушка когда-нибудь выстрелит. Столько злобы и смерти вложили в этих монстров, трудно представить. Если мы уже знаем, что духи не вымысел, то попробуй представить, сколько черной энергии скопилось в них и ждет своего часа.
— Я боюсь об этом думать. Лана знает, но молчит.
— И правильно делает, что молчит.
Аврора шла под руку с Игорем Николаевичем по Сретенскому бульвару. Под ногами приятно скрипел снег, неубранный до конца, а скорее выровненный. Город погрузился в зимнюю сказку, горя яркими огнями, будоража воображение в предвкушении праздника. Так было бы, если бы были люди. Бульвар был пуст, не считая заблудших автомобилей и пустых электробусов. Вся эта праздничная иллюминация горела в пустоте, продолжая борьбу с побеждающей ночью. День умирал, как считали древние, и если не задобрить богов, не принести жертву, то ночь победит.
Они молчали. Разговаривать не хотелось, все было много раз переговорено, разложено и выжато до сухого остатка. Их работа кончилась, успешно, с точки зрения высшего руководства, и безутешно с их стороны. Опера и следователи нашли всех, изувеченных, разорванных, уничтоженных, погибших в диких муках. Ни у кого не было сомнений, что речь идет о древнем и очень жестоком культе, но на этом все. Слишком явно нити вели к движению «Правая воля», слишком много запросов отправлял Игорь Николаевич всеми возможными способами, используя связи, агентуру. Слишком явно ему указывали на то, что надо заморозить производство, запереть в сейф. Погибших не вернуть, больше эпизодов не было, можно и забыть.
У него забрали даже карту, где каждый город с пропавшими был отмечен, где постепенно появлялись фотографии найденных девушек и парней, но не изувеченных, а живых, красивых, может и глупых, но еще живых. Аврора успела снять ее, специально притащила зеркалку, чтобы поймать все детали. И это было единственное, что у них осталось. Было и обидно, и спокойно, если бы не совесть, не дававшая покоя. А еще вступал разум, с полуслова доказывающий, что рыпаться бесполезно.
— Пусто и холодно, — заметил Игорь Николаевич. До боли в челюсти захотелось курить, а еще выпить, чтобы забыться хотя бы до утра.
— Мертвый город, — Аврора поправила толстую шапку и стряхнула снег с пуховика. Если не смотреть в глаза, то из-за худобы она выглядела слишком молодо для своих лет. — Может, и мы умираем?
— И настанет вечная тьма, — загробным голосом сказал Игорь Николаевич. — Не знаю, я вот настроен хорошо поесть в ресторане Мэй.
— Теперь я плачу.
— Тогда выпивка за мой счет.
— Пойдет, но мне много нельзя — меня Егорушка ждет. Волнуется, наверное, опять мне в кроссы нассал, — она засмеялась, представив, как тискает большого рыжего проходимца, которого она забрала у Егора. Клички кота она не знала, а кот сразу стал откликаться на Егора, но не на Егорчика. Кот начинал шипеть и царапаться.
— Я тоже постоянно думаю о Егоре. Он пошел вверх, но это уже не он и он. Я не знаю, чем они занимаются, но что-то будет.
— Он уже мертв, поэтому ему бояться нечего, — с грустью сказала Аврора, упрекая себя за необузданность чувств, она стала чаще себе позволять плакать, чаще думать о себе и других. — У этих скоро главный митинг, он что-то точно сделает.
— Возможно. Митинг прямо перед сочельником, а потом главная битва дня и ночи. Символично, как думаешь?
— Ужасно. И не мы одни это чувствуем. Людей нет, все попрятались, только черные ходят.
— Да, я заметил. Странно, что они нас не трогают, — Игорь Николаевич потрогал куртку, амулет, подарок Ланы, холодил грудь, но с ним было гораздо спокойнее и не так страшно.
— Колдовство, как в сказке. А в сказке кто-то должен умереть, чтобы жили другие.
— Это в жизни так — должны умереть многие, чтобы жили оставшиеся, — заметил он. — У тебя опять сережки горят.
— А, черные идут, — равнодушно пожала плечами Аврора.
Они всегда появлялись неожиданно, как чертик из табакерки, но это была не детская игрушка. Красивая шкатулка, стоявшая в шкафу в кабинете отца, долгое время притягивала маленькую Аврору, а злые родители все не давали посмотреть, ничего не объясняя. Когда она сообразила, как дотащить табуретку и сколько книг надо поставить, ей было больше четырех лет. Она запомнила это очень хорошо, до мельчайших подробностей. Родители ругались на кухне, а девочка лезла к цели. Шкатулка не открывалась и завораживала красочными и непонятными узорами. Детские пальчики быстрее толстых взрослых находят нужную кнопку, и пружина распрямилась. Аврора рухнула вниз, сильно ударившись головой о косяк, а от вылетевшего навстречу злобного черта она заикалась еще долгих шесть лет. Мама таскала ее по врачам, ее кололи, поили, пичкали таблетками, но заикание прошло само, тогда же и закончились сказки. В десять лет она была слишком серьезной и научилась не доверять взрослым. Патрули черных выскакивали из ниоткуда, по всему городу, в метро, да где угодно установили пружины, и патрули ждали своего часа.