Черными их назвала Настя. Она первая слишком близко столкнулась с ними, попав на незаконный допрос, когда патруль выхватил ее на улице и потащил в ближайший опорный пункт движения «Правая воля». На каждой улице был как минимум один такой опорный пункт, именовавшийся филиалом или отделением по работе с гражданами. Настя оказалась крепкой, сумела пересилить страх и притвориться полной дурой, поэтому ее отпустили. Но она сумела рассмотреть их, точно определить признаки: черный блеск в глазах, искривленная в затаенной ненависти ко всем лицо, широкая, слегка услужливая улыбка и поток лестных и пустых речей, просьб и увещеваний, за которыми тут же начинались побои и «разрешенные» пытки, которые приравнивали к домашнему насилию, и никто этим не занимался. Сергей после этого купил ей билет и буквально силой усадил в самолет. Настя спорила, не хотела бросать дело, считая себя предательницей. И это была неправда, дело двигалось, и она сделала все, что могла, что от нее требовалось. После этого случая к Авроре и Игорю Николаевичу пришла Лана, заставив надеть амулеты, ей достались сережки с агатом, самые простые гвоздики, но камень был большой, и Авроре они шли. Игорь Николаевич долго сопротивлялся, пока жена не пожаловалась, что к ней пристают патрули, выспрашивают про него. Странно, но после того, как он стал носить простенький амулет, от его семьи отстали.
Патруль проявился из тени. Их было обычно трое, разницы не было два парня и девушка или наоборот. Девушки казались приветливыми на вид, но при внимательном взгляде оказывались некрасивыми, с плохо скрываемой порочностью и ненавистью в лице. Парни в основном походили на начинающих быков, такие же перекаченные, с зачатками ожирения и жирной тупостью во взгляде. Патруль остановился перед ними, вглядываясь в лицо Авроры, Игоря Николаевича они будто бы вовсе не видели. Две девушки, очень похожие между собой, не то, ни се, как называла их Аврора, буравили ее взглядом, но натыкались на невидимую стену, не решаясь подойти ближе и схватить за руку. Парень сально смотрел на нее, она видела, как подрагивают его ноздри от возбуждения, как он пялится на ее раскрасневшиеся губы, дыша чаще, когда она нарочно приоткрывает рот. В пальцах заныло, появилось приятное жжение. Она нахмурилась, опять перчатки прожгла, но как же хочется вдарить по этим мордам, выжечь их тупые мозги.
Проехала полицейская машина, и патруль исчез, как исчезли и все другие звуки. Они почти подошли к скверу, рукой подать до Пушкинской, а на улице ни души и жуткая тишина, а ведь нет еще и десяти вечера.
— Черт, опять перчатки испортила, — Она показала прожженные на пальцах перчатки. Из-под ногтей еще вырывалось красно-желтое пламя. Она достала из сумочки тонкую сигарету и прикурила от левого указательного пальца. — Буду так ходить, а то всю зарплату на перчатки спущу.
— Если бы я этого сам не видел, то отправил тебя в психушку. А так надо бы самому сходить, — покачал он головой. — Чтобы это ни было, но тебе не стоит светиться.
— Знаю. Я и так стараюсь, перчатки ерунда. Я недавно дома психовала, так чуть кота не сожгла, попал под удар. Теперь он меня уважает, по имени отчеству называет.
— Это как это?
— А вот так: «Мяу Мяумовна», — она точно передала интонации кота, громко расхохотавшись. Бульвар зазвенел, и стало совсем жутко. — И вот куда люди делись? Попрятались, трусы. Они же тоже их видят и боятся, но думать не хотят, что так черные все и захватят, как тогда они жить будут?
— Так и будут. А ты думаешь, что такие черные первый раз приходят? — он грустно усмехнулся. — Имеется опыт, родовой или, если хочешь, генетический код терпилы.