В третьей ванной она просто лежала и дремала, думая о себе, думая о Йоке, надеясь, что с ней будет все хорошо, что ее не бросят, как скотину в яму. Она знала, что ничего не сможет сделать, что никак не сможет помочь, и Йока это знала и не ждала этого от нее. Юля почувствовала, что готова. Смыв грязь и затхлость, она смыла и страх. Вспоминая ухмылку и слова черного духа, видя перед собой лицо усатого инспектора высшего уровня, первого или второго, не все ли равно, она догадалась, что что-то для нее приготовили, какое-то новое испытание, которое знакомо и Йоке. Никто не сказал прямо или сказал, но Юля не поняла, впрочем, как обычно. И почему она должна понимать все с первого раза?
Подумав об этом, она вспомнила родителей, строгую и часто несправедливую в своей безумной тревоге маму. Она думала о ней, об отце и Максиме, и хотела, чтобы они гордились ей. Она повзрослела, она стала ровно такой, какой хотела видеть ее мама: уверенной, но в меру, строгой к себе и умной. Юля засмеялась от мысли, что она стала умной. Вот Альфа удивится, а если она перестанет с ней после этого дружить, зачем ей умная подруга, когда сама дура-дурой? Они так шутили над собой, не замечая явной несправедливости по отношению к себе. Она смотрела на пену сквозь узкие щелочки, все глубже погружаясь в легкий сон, видя всех, по кому соскучилась, кого любила, кого потеряла. Они были рядом с ней, они всегда были и останутся внутри нее, и ради них она будет жить и бороться. Она победит, иначе и быть не может. Она уже победила, что добралась и не сломалась, и ее боятся. Пусть боятся, Юля улыбнулась и уснула.
— Отдых определенно пошел вам на пользу. Вы стали лучше выглядеть, мне нравится ваш решительный вид, — инспектор покрутил усы, без тени смущения или подобия такта рассматривая Юлю.
Она нахмурилась и туже завязала косу. Бежевая роба немного колола, ткань слишком грубая и жесткая, но это было лучше, чем предыдущая. В этот раз ей выдали ботинки почти ее размера, они слегка болтались, затянутые до предела. Инспектор прошелся по ее комнате, отмечая про себя идеальный порядок, кровать застелена без единой морщинки, посуда вымыта и аккуратно сложена на столе.
— Давайте без комплиментов, — сухо сказала она, выдерживая взгляд насмешливых глаз. — И перестаньте присылать ко мне ваших духов страха и ужаса. Не мучайте их.
— Вам их жалко? А ведь они хотят вас ввести в ступор, и вы их жалеете. Странно, имея вашу силу, я бы испепелил их на атомы.
— Я не вы. У нас нет ничего общего.
— И да, и нет. Во многом, пожалуй, в основном мы противоположности друг друга, но в одном мы сходимся в одной жирной точке, — насмешка исчезла с его лица, на Юлю пристально смотрел черный дух, почти зримо выйдя из тела аватара.
— И в чем же? — удивилась она.
— Мы не умеем прощать. Посмотрите глубже внутрь себя — оно там, я вижу это, а вы пока не готовы это принять. Люди все время стараются стать лучше, чем они есть на самом деле.
— Разве это плохо? По-моему, у многих получается.
— А вот в этом вы ошибаетесь. Ваша наивность просто чудовищна, но она же и восхитительна. Я искренне очарован и восхищен вами, но не вашим телом или смазливой мордашкой.
— Вы первый, кто назвал меня смазливой, — в свою очередь усмехнулась она, — не красавица, но и не уродина, но уж точно не смазливая мордашка, слишком резкие черты достались ей от отцовского рода.
— О, вы еще способны шутить. Право, вы прелестны. Жаль, что вы погибнете, но, как я вам уже говорил, убить вас честь для меня. Кстати, я много раз и долго был в вашем мире в разные времена. Людей я изучил, но так и не смог понять. Многие ваши поступки впрямую уничтожают вас, но, зная это, вы все равно их совершаете. И так век за веком, тысячелетие за тысячелетием. И в вас живет неистребимая тяга быть лучше, что в принципе невозможно: вы либо сумеете проявить себя, либо страх перед обществом и лень не дадут вам этого сделать.