— Хватит! Пожалуйста, хватит! Что я должна сделать? Что? — она повернулась к нему, ища в лице самодовольство победителя, но инспектор был серьезен, не выражая ни одной эмоции.
— Вам дадут пистолет. Таким пользовались несколько веков назад. Вы можете решить ее участь в одно мгновение, не бойтесь промахнуться, пистолет с самонаведением. Но поторопитесь, через пять минут робот начнет свою работу, — он протянул ей тяжелый пистолет.
Юля взяла оружие, рука не дрогнула, пальцы крепко сжали рукоятку. Можно было бы попробовать перестрелять всех, но в этом не было никакого смысла. Она и не думала об этом, а подошла к Йоке.
— Прости меня, но я должна убить тебя, — дрожащим голосом проговорила Юля.
— Это ты меня прости, что тебе придется это сделать. Ты можешь отказаться, я все вытерплю.
— Нет, нет, нет! — закричала Юля. — Если это единственное, что я могу для тебя сделать, то я это сделаю. Что говорит твой дух, что он говорит?
— Он желает тебе удачи и верит в тебя, как и я. Прощай, Юля, ты была моим единственным другом. Пора, убей меня, — Йока закрыла глаза, чтобы ей было легче.
Юля отошла назад и зажмурилась. В голове все кружилось: и прошлое, и настоящее, и будущее, из ее кошмаров. Ее тошнило, но звук просыпающегося робота заставил взять себя в руки. Она открыла глаза и подняла пистолет. Оружие тут же наметило цель, лазерный прицел уперся точно в лоб Йоке. «Раз, два, три», — вслух посчитала Юля и выстрелила. Ничего будто бы не произошло, только руку дернуло от отдачи, а по ушам ударил звук выстрела. И больше ничего, но как это возможно, почему нет ничего, и куда все делось, почему она больше не видит Йоки, не чувствует мороза и жгучей боли в горле и пищеводе от сдерживаемой рвоты?
Юля открыла глаза. Она снова в кровати, но не дома, а в этой комнате. Ее переодели, рука все еще дрожит, она чувствует тяжесть оружия. Память молчит, так лучше, пусть молчит и никогда не возвращается. И она больше не боится, кровь пролита, она знает это. Юля села и посмотрела на себя в зеркало напротив, оставшееся от шкафа, переделанного в обувные полки. Юля в зеркале смотрела на свои руки, потом на себя на кровати и шептала: «Я не боюсь убивать. Я не боюсь убивать. Я не боюсь убивать. Я убийца. Я убийца, убийца, убийца!»
Сердце не болело, как не болело что-то другое в груди. Оберег горел, не обжигая, разогреваясь сильнее с каждым словом. Смерть внутри нее, и она не боится смерти.
58. Накануне конца
Город потерял свое лицо. Увешанный флагами, растяжками, утыканный интерактивными билбордами и кричащими плакатами, преграждающими путь, отбирающими половину тротуара, он напоминал плохо снятый фильм про тоталитарное общество будущего, стремившегося глубоко в прошлое. Серьезные и уверенные лица решительных молодых людей смотрели на каждого, кто решился выйти из дома. Плакаты стояли даже во дворах и на детских площадках, попирая нормы положения законов об агитации и рекламе. Законы больше не важны, жалкие бумажки, мешающие Великой Трансформации. Любой, кто высказывался против, любой, кто сомневался или задавал слишком много вопросов считался предателем, которого карали не правоохранительные органы, способные лишь действовать в рамках отживших свое законов, а летучие отряды, дружины «Правды и справедливости». В лучшем случае виновный, а значит предатель, отделывался унижением и избиением под камеры. Наступал Новый год, праздник, неокрашенный политикой настолько, чтобы застревать в зубах, но город был мертв. Городские артерии вяло пропускали редкие партии коммерческого транспорта, ходили пустые автобусы, в метро было ужасно тихо, и никакого ежегодного наплыва гостей и закупщиков из регионов, никакого праздника и веселья, яркий наряд города сник и спрятался за всепоглощающими лозунгами движения «Правая воля». Жизнь замерла, ожидая разрешения жить.
Егор объезжал город день за днем, когда не надо было сидеть на партсобраниях. Он умело входил в дискуссию, выражаясь не хуже заправского комиссара из фильмов прошлого века, но это был не он. То, что он забрал у Авроры, работало на него. Он подавил это в себе, переборол своей внутренней тьмой, перед которой трепетал даже этот черный дух. Аврора бы не смогла с ним жить, как не смогла бы его принять и подчиниться — она бы умерла, желая уничтожить то зло, что в нее втолкнули, изнасиловав душу. И в этом не было никакого смысла. В дороге Егор был один, его машину не смели пичкать жучками и скрытыми камерами, его уровень был близок к Пророку, и главный дух, заключивший себя в тело женщины, принимал его за своего.