– О май год… бой… вотс ю дуинг?
Потом муравей достал пистолет, и Димка, столкнув на него – в люк – все еще очень тяжелую, брызжущую бензином канистру, скатился с машины, доставая коробок спичек. Зажег разом все головки. Внутри машины закричали на несколько голосов, и Димка, бросив комок огня на броню, изо всех сил прыгнул обратно в подвал. Сжался на полу между трупов американцев и старика.
Снаружи ухнуло пламя.
И только тогда он начал понимать происходящее.
Его вырвало – дугой, фонтаном, на пол и стену…
…Подошедшая сотня во главе с самим Верещагиным добила поляков на первом этаже. Трупы лежали на полу и лестницах. Одной паре – «Паладину» и «Брэдли» – удалось отойти. Но только одной. Две БМП и одну самоходку сожгли гранатометчики Басаргина. Еще один «Паладин» сгорел по причине, остававшейся непонятной, пока кто-то из дружинников не рассказал надсотнику о том, что видел из окна.
Верещагин спустился в подвал. Люди подались от него в стороны, но белобрысый худенький мальчишка, навзрыд плакавший в объятиях какой-то женщины, остался сидеть на месте.
Надсотник тяжело сел на самодельный топчан. Стащил берет и вытер им лицо. И только после этого узнал мальчика.
– А, добытчик, – сказал он. – Димон, кажется?
Зареванный мальчишка несмело поднял голову. Посмотрел, часто моргая, на сидящего офицера. И вдруг улыбнулся – несмело:
– Это вы…
– Я, – кивнул надсотник. – Разрешите? – он отстранил руки женщины, которая смотрела на него со страхом. И притянул мальчишку к себе. Димка дернулся, но не стал вырываться и обмяк. Тихо, еле слышно сказал:
– Я правда… я это сделал?
– Да, – сказал надсотник. – Ты. Люди видели. Она почти вышла на прямую наводку. Если бы не ты – может быть, меня бы сейчас уже не было. Может быть, уже никого из нас не было бы. Ты хоть понимаешь… – он отстранил мальчика, – понимаешь, что ты герой?
– Уходите, пожалуйста, уходите… – начала женщина, но Димка неожиданно сказал жестко:
– Не надо, мама. Пожалуйста, помолчи, – и, отстранившись, повернулся к офицеру. – Я не знаю, – смущенно сказал он. – Я ничего не помню. Я просто…
И, не договорив, пожал плечами.
Басаргин молча опустил бинокль. Его породистое лицо было каменным.
– Да, это наши, – сказал он безразлично.
Верещагин, стоявший чуть дальше от пролома – чтобы не выдали блики на линзах, – поднял свой небольшой «Taскo», купленный еще в мирное время. Четырехкратный, не такой мощный, как у Басаргина, бинокль, тем не менее, безотказно приблизил развалины церкви Ксении.
Четыре обнаженных, полуобугленных трупа были распяты на обломках обычных электрических столбов – головами вниз. Между двумя средними распятыми стоял фанерный лист с кощунственно выглядевшей надписью по-русски:
…ОБО МНЕ РАДУЕТСЯ ОБРАДОВАННАЯ ВСЯКАЯ ТВАРЬ…
РАДУЙТЕСЬ, РУССКИЕ ТВАРИ!!!
– Клим, – пробормотал Верещагин, глядя в лицо крайнего слева. Почти неузнаваемое, оно все-таки принадлежало надуряднику Климову. Остальных опознавать и не требовалось – несомненно, это были его разведчики. – Клим, Клим, как же ты так… как же ты так… неудачно-то?
– Удачно или неудачно – но разведка сорвалась, – Земцов терзал свою коротко стриженную бороду. – Командир, слышишь? Олег, да опусти ты бинокль!
Верещагин опустил бинокль, сунул его в чехол. Повернул к своим друзьям злое лицо.
– Я слышу, – сказал он. – Разведка сорвалась. Не глухой… и не слепой.
– Что будем делать? – поинтересовался Басаргин. – Между прочим, они наших заминировали, я проводки вижу…
– Что делать? – зло спросил Верещагин. – Ничего. Ночью сам пойду, ясно?!
– Х…я ты пойдешь, – усмехнулся Земцов. – Клим в десять раз ловчее тебя был, и вот…
– Я сказал – пойду, значит – пойду! – заорал командир.
– Х…я пойдешь, – непоколебимо сказал Земцов. – А будешь дурью маяться – скрутим. Ты командир, твое дело…
– Мое дело – людей на смерть посылать? – приходя в состояние холодного ехидства, поинтересовался Верещагин.
Но Сергей был невозмутим:
– И это тоже. Но основное – думать. Так что думай.
Неизвестно, что ответил бы разозленный надсотник. Но все трое офицеров именно в этот момент услышали голос – не с неба, а от входа:
– Можно… можно я пойду?
Мужчины обернулись, и мальчишка, на котором скрестились их взгляды, явно оробел. Но от этого только стал напористей, и в голосе его явно прозвучал вызов:
– Давайте я пойду!
– А, это ты, Димка, – кивнул Верещагин. – Не шатайся днем по этажам, с ума сошел, что ли?