– Ну, вот и все… вот и отлично… а теперь в госпиталь… а там соберут, там хоть из кусочков соберу-ут, не волнуйтесь, потерпите еще чуть…
В какой-то степени Кологривову повезло, если можно назвать везением одно из самых пакостных ранений – челюстное. Он лежа наблюдал в бинокль за тем, как стреляют его пулеметчики. Прилетевшая справа пуля распорола полковнику правое запястье, раздробила нижнюю челюсть, повредив язык и вогнав в тело обломки зубов.
– Вот, – надсотник Хвощев подал Боже окровавленную пулю. – Прошла навылет и срикошетировала о камни. Я подобрал случайно.
– Угу, – Боже покатал пулю в грязных пальцах. – Точка триста. Справа, значит…
– Справа, – кивнул надсотник, – и прямо в цель. Пять сантиметров щель, а он попал… Слушай, – лицо офицера вдруг стало злым, он заломил на затылок вишневый с посеревшими нитками когда-то белых выпушек берет, – ты собираешься его убивать, братушка херов, или просто так – мамон належиваешь?!
Боже спокойно встал и пошел прочь. Хвощев догнал его, схватил за плечо:
– Я тебе вопрос задал, боец! Он ранил нашего командира!
– Приготовьтесь к тому, что это не последняя жертва, – черногорский акцент делал речь Боже, который так и не повернулся, рокочущей и странноватой. – И уберите руку, пожалуйста. Мне надо идти.
– Только и можете – корчить из себя суперменов, снайпера! – Хвощев тряхнул не сопротивляющегося парнишку. – В конце концов, он и твоего отца убил! Делай что-нибудь – или проваливай, пусть этим займется кто-то из наших!
– Я ваш, – Боже спокойно улыбнулся. – И вам придется смириться со мной. А делать «что-нибудь» я не собираюсь, потому что я должен его убить. Рисковать собой я тоже не собираюсь. Я дороже любой из ваших полусотен.
В тот же миг Хвощев сильным ударом сшиб его с ног – и мгновенно остыл, как остывают почти все русские, поняв, что совершили что-то несправедливое. Дружинники, замершие на миг, незамедлительно постарались сделать вид, что ничего не случилось. Полковника уже отвели в тыл. Надсотник тяжело дышал, сжимал и разжимал кулаки; лицо его было растерянным.
Боже поднялся, потер скулу и флегматично сказал:
– Ну, я пойду.
Пулю из руки он так и не выпустил.
Оболочка точки триста прорвалась, высунулся твердый сердечник. Боже хмыкнул – это ему вдруг напомнило член в боевом положении. Разворотила челюсть, прошла насквозь… До позиций дроздовцев было шестьсот метров. Различить на таком расстоянии через пятисантиметровую щель человека и попасть ему в голову – это больше чем превосходно.
Окна. Развалины.
Солнце садилось – ярко-алое, задымленное, августовское. На правом фланге шел бой – настоящий, не перестрелка, похоже, хорваты атаковали казаков.
Этот стрелок – виртуоз.
Так. Стоп. Это кто еще?
Трое турок пробирались через развалины метрах в ста. Двое несли разобранный «Браунинг», третий шел впереди, озирался, держа наготове G3 с подствольником.
Этого нам совсем не надо. Если они тут усядутся, то позиция накроется.
Боже отложил бинокль к аккуратно – затвором вверх, прицел закрыт замшевым чехлом – устроенной сбоку «мосинке». Взял «Винторез», устроил его в выемке камня. Приложился – быстро и плотно, целясь в левый висок последнему турку. Чуть ниже… в левую щеку…
Выстрел. Выстрел. Выстрел.
Зря отец не любил этого оружия. В городе на короткой дистанции, да если целей много – самое то.
Еще две или три секунды Боже смотрел на лежащие около упавшего пулемета трупы. Осторожно откатил в щель поглубже раскаленные гильзы.
ОН видел, как погибли турки. ОН не мог не видеть. ОН сейчас наблюдает в прицел. Смотрит внимательно. Ищет. Для остальных это просто убийство – война, она и есть война. Но ОН знает, что этих троих убил Боже. И знает, что Боже за ним охотится.
Окна. Развалины.
«Апач» грохнулся в середине площади, взметывая обломки, по сторонам – пыль. В бинокль Боже видел, как на казачьей баррикаде, задирая юбки, скачет и явно что-то кричит молодая женщина. Но видимость после падения упала до нуля, подходила темнота, и Боже отложил бинокль и уснул.
Он спал глубоко, бесшумно дыша, не двигаясь, но каждые три минуты открывал глаза и секунд десять-пятнадцать вслушивался и всматривался в грохочущую смесь огня и тьмы за пределами своего участка.
Перед рассветом была атака. Но турки не умели воевать в темноте, и Боже видел, как они десятками гибли в нескольких заранее устроенных казаками «огневых коридорах». Он не думал о «своих» и «чужих». Война сейчас его не касалась совершенно. Где-то впереди, метрах в четырехстах, была цель. Вот и все.