Улыбнувшись, Трехо спросил:
– Ну, и вы… сжульничали в его пользу?…
Де ла Фронтера вздохнул:
– Пришлось… Первый и последний раз в жизни. Я ещё раньше заметил, что у дамы пик слегка заломился угол и очень ловко перевернул на ней колоду. Дон Ренато вздохнул всей грудью и тут же переменился в лице, он опустился, точно осел на стул… Однако как я не уговаривал его отыграть у меня все свои оставшиеся деньги, он не согласился. Простился он со мной чрезвычайно сухо, почти пренебрежительно. Я попробовал намекнуть ему о двоюродном брате, но он сделал вид, что не расслышал меня…
– Ну, и чем же закончилась эта история?… – поинтересовался Луис.
Мигель Габриэль вздохнул.
– Ну, а чем она ещё могла закончиться?… Разве мог простить этот влиятельный, самолюбивый и корректный человек, этот впоследствии почти министр с неограниченной властью, разве мог он простить, что я – совсем ещё зелёный мальчишка – подарил ему, шутя, всё его состояние а, может быть даже, и честь… Разве забываются такие унизительные моменты, который пережил он, согласившись играть со мной «на чёрную и красную», минутой раньше заявив, что проиграл более, чем может отдать?!… Напротив, я слышал впоследствии, что самый назойливый и, так сказать, прекрасный голос на судебном процессе в обвинении моего двоюродного брата принадлежал дону Ренато…
После того, как вино было выпито, Мигель Габриэль рассеянно раскланялся и направился на выход…
Чувствовал он себя просто отвратительно – больше всего на свете ему хотелось напиться… Но ведь не в обществе же Луиса!…
Мигелю Габриэлю было стыдно, стыдно и за то, что он заключил с убийцей такую постыдную сделку, и за то, что таким образом он как бы продал своё честное слово грязному уголовнику, и за то, что продал память его хорошего приятеля, Хуана Франциска Сантильяны, и за то, что теперь, по простоте душевной, он принялся посвящать в его семейные тайны совершенно постороннего человека…
Прихватив по дороге у Романо бутылку настоящего ямайского рома, де ла Фронтера двинулся на улицу…
Он не заметил, как вслед за ним, поднявшись из-за столика, пошёл Луис…
Если бы Мигель Габриэль был повнимательнее и помнил бы всё то, о чём они тогда, при последней встрече говорили с Луисом Трехо, он бы наверняка удивился, когда последний просто так отдал ему деньги и не спросил ни про какие гарантии его порядочности… Ведь теперь Мигель Габриэль, получив с Луиса требуемую сумму, мог со спокойной совестью позвонить Анхелю Парре и сказать, кто же является убийцей сеньора Сантильяны…
Луис же решил не возвращаться к этому разговору потому, что давно уже решил про себя, как он заставит замолчать Мигеля Габриэля на веки вечные, а заодно и вернёт свои сто тысяч песо…
Если и был кто-нибудь в это время по-настоящему счастлив, так это Флоренция, молодая жена дона Педро.
Ещё бы!… Счастье, свалившееся на её голову, эта маленькая Пресьоса, было столь неожиданно, что молодая женщина просто не находила себе места…
Она, втайне от дона Педро, накупила для девочки множество разных распашонок, платьиц, маленьких туфелек и всё свободное время проводила в детской, играя с девочкой, как с куклой…
Флоренция была счастлива, и хотела, чтобы эта беззащитная маленькая девочка тоже была счастлива вместе с ней…
Однако большие тёмные глаза малютки по-прежнему были печальны…
«Это всё от того, – размышляла Флоренция, – что она никак не может забыть родителей… И какие же бессердечные люди могли оставить её в детском приюте?… А может… может быть, они погибли?…»
Каждый раз, с нежной улыбкой глядя на девочку, Флоренция приговаривала:
– Ты ведь останешься у нас, правда?… Тебе ведь понравится тут… Я сделаю всё, чтобы тебе тут понравилось, моя маленькая…
Тем не менее, вопрос о родителях девочки не давал Флоренции покоя. И она решилась на крайний шаг – поговорить об этом с мужем, прекрасно осознавая, что этот разговор скорее всего ничем хорошим для неё и не кончится…
Дон Педро пребывал в замечательном расположении духа… Оно и понятно – сегодня де Кастильего был в банке, где получил хорошие деньги по закладным… Куда большие, чем он сам предполагал…
«Как всё-таки хорошо быть богатым человеком!… – размышлял дон Педро по дороге из банка домой. – Как всё-таки хорошо осознавать, что ты выше всех остальных… Нет, что ни говори, а деньги – величайшее изобретение людей!…»
Придя домой, сеньор де Кастильего, даже не поздоровавшись с домашними, прошёл в свой кабинет и надолго закрылся в нём…