Золушка написал его Вике. Хотя сам понимал, что она его не прочтет. Зачем он сделал это? Я не знаю. Сегодняшний день изменил нас всех. Он показал нам, насколько мы ошибались. Насколько сильно мы погрязли во всем этом.
Но не показал нам, как выбраться. Наверх, к свету.
Я погубил нечто большее, чем две человеческие жизни. Я разрушил то, чего еще не было, но могло бы быть. Единственное, что я сейчас могу сделать для них — доставить письмо. Вика должна его получить.
Возможно, когда-нибудь она прочтёт. И напишет ответ.
Золушка был прав.
Он знал её. Он знал Вику. Куда лучше, чем она сама знала себя. Пускай он видел её только в своих снах.
Я поднимаю глаза наверх. В очередной попытке заставить себя хоть во что-то верить. Я поднимаю глаза наверх. И ни черта там не вижу. Лишь тучи. Тяжелой хмурой пеленой затянувшие небо. Навсегда закрывшие для нас дорогу в рай.
******
Все было кончено. Она умерла. И ветер напрасно пытался разбудить её.
Вика продолжала смотреть на меня. Даже сейчас, когда трава вокруг была забрызгана её кровью. Вика продолжала смотреть. На меня. И в глазах её была абсолютная ясность.
Мне кажется, она успела понять, что после всего случившегося подобный итог — лучшее, на что она могла надеяться. У неё бы не получилось прятаться вечно. Это свело бы её с ума. А я дал ей, какую-никакую, свободу. Хотя, конечно, сам понимал абсурдность этого своего гениального умозаключения.
Зачем я привез Вику сюда? Куда раньше привозил только Фемину…
Понятия не имею. Наверное, хотел показать ей, что жизнь все же не полное и безоговорочное дерьмо. Наверное, хотел, чтобы она поняла: бывают и светлые моменты даже в наших (все-таки крайне дерьмовых) жизнях.
И вот он, этот светлый момент. Этот утес… Эта высокая трава и теплый ласковый ветер… Этот мерный шум океана и стена массивных вековых деревьев, хранящих покой священного места.
Вика поняла. В то время, как сам я понять так и не сумел… Вика поняла то, что я хотел сказать ей. Но не сказал. Поняла, зачем она здесь. Вика почувствовала красоту и силу этого места. Она уходила счастливой.
Я убрал пистолет в кобуру. Я взял тело девушки на руки и направился к машине. Вика была невесома. Может быть, из-за того, что душа уже покинула её тело.
Выйдя на шоссе, я открыл багажник Доджа и достал оттуда заранее подготовленный пластиковый мешок.
И все же…
Я — не самый плохой человек на свете.
Во всяком случае, таковым себя не считаю.
Конечно, я время от времени допускаю ошибки. Как и все вокруг. Конечно, я что-то делаю неправильно. Может быть, живу неправильно…
Хотя меня и зовут Праведником, я ни разу в жизни не читал Библию, не был в церкви и не знаю ни одной заповеди. Поэтому я не могу в полной мере нести ответственность за свои прегрешения. Мой морально-нравственный компас формировался внутри одной лишь моей головы. Внутри моего собственного бога.
Глава IX. Сдохни!
«Похоже, босс серьезно разозлился», — задумчиво произносит Первый, еще несколько часов назад сидевший за рулем ныне угнанного Роллс-Ройса Фантом.
Они с напарником, тем самым молчаливым персонажем, спускаются по пожарной лестнице. Причем, со стороны отчетливо видно, что делают они это с крайней неохотой. Первый еле переставляет ноги, запустив руки в карманы брюк. Его молчаливый напарник плетется следом, скорчив угрюмую рожу, и, по своему обыкновению, щелкая обоймой Глока.
«Конечно, разозлился, хренов ты идиот», — огрызается он, в очередной раз щелкнув магазином пистолета. — «Благодаря тебе, мы проморгали его тачку. Есть из-за чего злиться!»
«Благодаря мне?!» — недоуменно восклицает Первый.
«Ну конечно! Это же тебе приспичило пожрать. Да еще именно в той забегаловке», — резко отвечает Второй.
Первый вдруг останавливается.
«Но, если мне не изменяет память, я не бегал ссать за угол и не бросал машину без присмотра!» — Первый начинает закипать. — «Если бы один умник научился контролировать свой мочевой пузырь, нам бы сейчас не пришлось сидеть в качестве сторожей на парковке».
«Все, заткнись! Надоело», — и щелчок обоймы — словно импровизированная точка в коротком, но емком предложении.
Последние несколько лестничных пролетов до подземной парковки Сената эти двое проходят в напряженном молчании. Каждый из них прекрасно осознает в случившемся наличие своей вины, но не желает её признавать.
Парковка Сената практически пуста (уже ночь, и все сенаторы сладко спят в своих постелях… или в постелях своих любовниц… или любовников), за исключением машин, на которых приехал Пилат со всей своей многочисленной свитой.
В здании Сената присутствовала и собственная охрана, но Пилат, по своему обыкновению, предпочел перестраховаться и, в качестве усиления, разослал на посты своих людей. Доподлинно неизвестно, чего так сильно опасался Пилат, но телохранителей при нем всегда можно было насчитать не меньше десятка.