Макото появился как раз в это время. Он был высокого роста, с густыми бровями и блестящими оленьими глазами, походил на героя, который сможет спасти нас от скучной повседневности, и все девушки отделения корейского языка и литературы сразу обратили на него внимание. В то время мы смеялись над мужчинами с нашей кафедры, болтая, что, видимо, при поступлении в магистратуру им делают уколы, уничтожающие тестостерон. У нас на кафедре мужчины со временем становятся женоподобными, засиживаются в библиотеках, на вечеринках, напиваясь, визжат, как девчонки, и жалуются на жизнь. А ведь до учёбы в университете все они были вполне нормальными молодыми людьми.
Именно то, что мужчины теряют свою мужественность, занимаясь корейским языком, имела в виду Хичон, когда сказала, что корейский язык опасен. Она даже настаивала на том, чтобы на учебниках корейского языка писали: «Изучение корейского языка опасно для мужского достоинства!», как пишут предупреждение на пачке сигарет. В университетских курилках среди девушек это часто было темой для шуток.
В то время в Корее было мало иностранных студентов. Тем более большая редкость — чтобы корейский язык приезжали изучать из Японии. Именно поэтому Макото и привлёк всеобщее внимание. За ним наблюдали все, начиная от студентов и заканчивая старыми профессорами. Для нас он был больше чем просто иностранец, он был как дипломат, направленный к нам для установления дружественных отношений. Когда известный японский политик выступил с антикорейской программой и вся Корея была в шоке, профессор Пак Чонён, преподающий литературу десятого — шестнадцатого веков, спросил Макото: «Господин Макото, как вы думаете, кому принадлежит остров Токто?» На что Макото ответил, почесав затылок и не обращая внимания на неловкость вопроса: «Как вам сказать… Мне кажется, остров принадлежит чайкам». И в аудитории наступила тишина.
Когда проходил футбольный матч между сборными Кореи и Японии, наши парни, живущие как евнухи, внезапно обнаружили свою скрытую мужественность. Макото с улыбкой настоящего японца отказывался от предложения вместе посмотреть матч, но мальчишки насильно затащили его в бар, хотя Макото упирался и говорил, что любит бейсбол и болеет за Ёмиури из «Джайнтса». И Макото пришлось два часа сидеть в баре и наблюдать игру команд в красных и синих футболках. Когда я спросила его, почему он не ушёл, он ответил: «Хоть я и не люблю футбол, но я люблю пиво. Если меня угостят пивом ради того, чтобы я поболел за корейскую команду, почему бы мне не посидеть с ними?»
Макото был старше меня на три года, мы называли его или просто по имени, или «господин Макото». Он сдал экзамены за последний уровень и прекрасно говорил по-корейски, а его лёгкий акцент был скорее похож на небольшой дефект дикции. Особенно он любил корейские пословицы и китайские идиомы и частенько употреблял их в разговоре.
— Дынное мороженое? Каждому нравится, но не каждый может себе позволить.
— Не к месту употребил поговорку? Жалеть о словах поздно, когда их уже произнёс.
— Это подарок мне? Я, как говорится, и фазана съел, и его яйца.
В общем, он часто их употреблял не к месту.
Честно сказать, он мне очень нравился, но это было безответное чувство. В своём дневнике я написала: «Мне он нравится просто как человек. Не потому, что красив, хорошо воспитан и обладает прекрасным чувством юмора». Но на самом деле это была неправда, ещё какая неправда. Он мне нравился именно потому, что был красив, приветлив и обладал прекрасным чувством юмора. Однако даже в дневнике я пыталась наивно скрыть свои чувства. В общем, ходила вокруг него кругами, пыталась подойти, но мне никак не удавалось пробиться через плотную толпу людей, окружающих его. Но надежды я не оставляла, ведь, как говорят, если упорная женщина пытается завоевать сердце мужчины, он в конце концов сдастся. Я ждала подходящего момента.
Макото прекрасно знал китайские иероглифы, поскольку в его стране их до сих пор используют. Поэтому я иногда приходила за помощью в кабинет, где он занимался. Всякий раз, когда я спрашивала его, он очень любезно, с немного удивлённой улыбкой отвечал на мои вопросы: «Неужели ты этого не заешь?» Как изящно и слегка небрежно выглядели написанные им на белом листе бумаги иероглифы! Каким красивым это казалось, и как бы я была счастлива обмениваться с ним четырёхсложными китайскими идиомами, но, к сожалению, в кабинете он занимался не один. Девушки, сидящие вокруг, пялились на меня, и в их глазах читался упрёк: «Неужели ты думаешь, мы не понимаем, что ты задумала?» Девчонки встречали меня комплиментами: «Джиён, прекрасно выглядишь», но провожали насмешками: «В последнее время ты так усердно занимаешься. Хочешь стать большим специалистом по китайским иероглифам?» Ах, девушки, девушки…