Зазвенел звонок, студенты из коридора шумною гурьбою стали вливаться в аудитории, рассаживаться по своим местам.
Пашка сел за свой стол в третьем ряду, приготовился слушать лекцию по литературе средневековья — о рапсодах, миннезингерах, сагах. Даже пытался записывать за преподавателем, но ничего толком не получалось. Все мысли были заняты светловолосой красавицей. Он видел ее улыбку, белоснежные зубы, живые искристые глаза, видел длинное сиреневое платье, перехваченное в талии широким белым поясом, видел на тонкой шее сверкающую нитку бус, стройные ножки в туфельках на тонких каблучках, отчего девушка казалась стройнее. Грациозные движения, очертания девичьей груди — все это живо стояло перед глазами.
Как познакомиться с нею, что предпринять, чтобы она обратила внимание? Да и что он для нее?.. Деревенский пастух, колхозник, сын шофера... Потом — внешность. Он никогда не считал себя красивым. Невысокий рост, вихрастый русый чуб, острый нос, полные, будто припухшие губы, по-деревенски красные щеки, широкий упрямый лоб, серые маловыразительные глаза — все это казалось ему очень заурядным. Разве он может понравиться такой красивой девушке? А сколько вокруг ребят — симпатичных, остроумных, хорошо одетых, умеющих и рассмешить, и комплимент сказать... Ему ли с ними соперничать?
С того дня Пашка стал сам не свой. То решительно гнал мысли о нимфе и накидывался на учебники в библиотеке, то вдруг становился задумчивым, неразговорчивым, начинал следить за своей внешностью — ежедневно наглаживал брюки, до блеска чистил башмаки, даже купил два галстука...
Ребята замечали все это и за глаза тихо посмеивались, при нем же молчали, чтобы не разбередить человеку душу неосторожным или грубым словом. Ведь парень был уверен, что никто и не догадывается о его переживаниях — никому слова не было сказано. Но вот однажды у себя под подушкой он обнаружил записку, в которой крупными печатными буквами было надмсано: «Живулькина Вероника Ивановна, первый курс филфака, минчанка, улица Толстого, 21».
Пашку будто током ударило. Стоял, бессмысленно уставившись на записку, и думал: что это? Судьба? Но зачем судьбе подгонять события? И вообще, каким образом ребята узнали о его потаенных мыслях? Неужто во сне проговорился? Пашка глянул по сторонам, словно боясь, что кто-то наблюдает за ним, торопливо сунул записку в кармашек пиджака, схватил шапку, старенький свой плащ и выбежал на улицу.
Хотелось побыть одному, спокойно все обдумать. «Как быть дальше? — рассуждал он.— Может, пойти к ней и открыто во всем признаться? Нет, не хватит смелости...
А может, пусть все идет как идет?.. Тоже не лучший выход. Кто знает, выпадет ли случай побыть с нею наедине и поговорить обо всем. Правда, до конца учебы еще далеко, время терпит. И все же надо что-то предпринимать, тянуть нельзя. Может, посоветоваться с ребятами? Ведь не зря подсунут адрес Вероники. Мол, не спи в шапку, можешь остаться с носом! Советовать, конечно, легко, лечить чужие раны готов каждый, а самого прижмет — хоть плачь, хоть кричи, никого не дозовешься...»
Ноги, казалось, сами несли Пашку по людным улицам. Он и не заметил, как очутился у биологического корпуса, где размещалась библиотека. Сколько вечеров просидел он там — еще с первого курса... Он любил строгую тишину большого читального зала, где сотни студентов — парней и девушек — сосредоточенно и упорно постигали науку.
Пашка глянул на часы. Было ровно девять. Многие студенты уже сдавали книги и выходили. Одни возвращались в общежитие, другие еще прогуливались по слабо освещенным улицам города, делились новостями, беззаботно смеялись, кто-то спешил в кино на последний сеанс.
Пашка задержался у дверей и молча провожал взглядом выходивших студентов, обращая внимание на девчат,— искал ее. В том, что он узнал бы Веронику в любом случае, не было никакого сомнения, будь она даже одета деревенской бабкой.
«Может, зайти в зал? — мелькнула мысль.— Нет, постою еще немного. Если не выйдет, тогда зайду».