— У меня не пропадут, не волнуйтесь! — Голос его прозвучал решительно и смело, Пашка даже сам удивился.
— А вы наш? — спросила она, очевидно, желая убедиться, что он тоже студент университета.
— Второй курс филфака. Корицкий,— назвал себя и почему-то смутился.— А я вас знаю...— Он хотел сказать: «Нимфа», но вовремя спохватился, ведь она и не подозревала, что ее так зовут, вернее, что так в мыслях называет ее он, Пашка.
— Спасибо, отдадите мне бусы в конце вечера, хорошо? — сказала Вероника с той очаровательной улыбкой которой до этого щедро одаривала всех, кроме него.
Пашка согласно кивнул и опять остался один — радостный, счастливый, словно совершил невесть какой поступок. А она снова танцевала и беззаботно смеялась.
Пашка носил в кармане бесценное сокровище и с нетерпением ждал окончания танцев. Время от времени он украдкой доставал одну-две бусинки, любовался их филигранной шлифовкой, рассматривал на свет — и тогда мириады светло-зеленых искорок излучали глубокий таинственный блеск. «Скорее бы конец этому вечеру!» — подгонял события Пашка.
Однако вышло все вопреки его ожиданиям.
В перерыве между танцами через весь зал прошел тот самый «черный демон» — в темном дорогом костюме, в белой манишке, под галстуком-бабочкой, в сверкающих лаком штиблетах, поскрипывающих в такт его шагам,— и остановился возле Нимфы. Казалось, он заранее знал, где она будет ждать его.
«Грек» что-то негромко сказал Веронике, та с виноватым видом улыбнулась, кивнула подружкам, пробежала взглядом по залу, словно бы искала кого-то, и направилась к выходу. За нею следом, важно откинув кудрявую голову, подался этот ненавистный кавалер.
Пашке ужасно хотелось подбежать и швырнуть бусинки в его самоуверенное, надменное лицо. Пусть бы знал, как к нему здесь относятся. И только ради Нимфы, ради ее покоя не сделал этого. Хуже всего, что он теперь не знал, куда девать бусы. Догнать Нимфу и отдать ей? Отнести девчатам, с которыми она стояла? «Нет,— решил он,— пусть будут у меня. У меня не пропадут...»
Но Нимфа... Неужто она уже не властна над собой, неужто душой и телом принадлежит этому «черному демону?» Тогда зачем, спрашивается, распускать нюни, зачем надеяться на какое-то чудо? Чудес не бывает в наше время. Надо выбросить Нимфу из головы — и всему конец. Кто он? Куда лезет? Чего добивается? Надо знать свое место, надо помнить, кто ты есть, откуда вышел, а уж тогда о чем-то думать и что-то предпринимать.
Как побитый, возвращался Пашка в общежитие. Долго не мог уснуть — жгучая обида терзала сердце.
Но это было не все. Спустя неделю после того вечера он неожиданно получил из дому страшную телеграмму; «Приезжай, с отцом беда»,— сообщала мать.
Пашка застал отца еще живым, но сына тот уже не узнавал. У него был перебит позвоночник. Спасая ребенка, по недосмотру выбежавшего на дорогу, он бросил машину в кювет, на большой скорости врезался в дерево и перевернулся...
Пашке казалось, что солнце перестало светить, что все вокруг погрузилось в непроглядный мрак.
Через несколько дней после похорон отца он приехал в университет и забрал документы.
Бусы Нимфе передали его товарищи по курсу. Больше он ее не видел...
На следующий год Пашка Корицкий подал заявление в пехотное училище.
4
Вероника Живулькина так ни разу и не задумалась над вопросом: куда же исчез тот стеснительный парень, собравший на полу ее бусы? У нее были свои заботы — и немалые. Она выходила замуж за журналиста Жореса Ляховского.
Ляховский иногда наведывался к ним со старшим братом Вероники Славкой, который недавно окончил журфак и уже работал в газете. Вероника очень спокойно относилась к посещениям молодого человека, хотя он ей сразу понравился. Правда, ее почему-то настораживала его чрезмерная галантность, предупредительность, умение к месту и не к месту говорить комплименты. Она не привыкла к этому. Ее родители в отношениях между собою были простыми, сердечными, говорили всегда то, что думали, особенно мать. Она любила сама поговорить, умела и другого послушать.
Вероника знала: характером она больше похожа на мать — такая же экзальтированная и впечатлительная, с частой сменой настроений. И тем не менее душою больше тянулась к отцу. И в горе, и в радости он был спокоен, уравновешен, никогда не суетился, не впадал в панику. Возможно, потому, что работал бухгалтером, отец был рационалистом, человеком трезвого рассудка. Мать же портняжничала и больше всего на свете любила читать. Эта любовь, очевидно, передалась и дочери. Вероника тоже не могла жить без книг, потому и пошла учиться на филфак.