Шабаб выращивал здесь убийц с такой же настойчивостью и любовью, с какой землепашец растит на полях рожь или ячмень.
Дорога от дома Шабаба до соляной шахты занимала несколько часов. Впереди шла охрана из десяти крепких вооруженных копьями и мечами маннейцев, за ними тащилась повозка с несколькими бурдюками воды, следом на привязи шли больные и немощные рабы, которые умерли бы все равно не сегодня так завтра. На следующей повозке почти по-царски ехали «новобранцы»: сириец, еврей и скиф Хатрас. Зная, что им предстоит схватка за жизнь, Шабаб берег их силы. Сам он замыкал эту процессию, оседлав молодого мула.
Сириец был ростом, наверное, с медведя, вставшего на задние лапы, но помимо этого невероятно силен духом. Месяц назад его, беглого раба, поймала стража наместника. За свою дерзость он получил триста плетей, после чего рассмеялся своим мучителям в лицо. Наблюдавший за этим кравчий правителя забрал его себе, чтобы через неделю отдать Шабабу за двадцать овец.
Еврей не отличался ни ростом, ни силой. Он попал сюда после того, как изнасиловал и убил дочь маннейского сановника, был схвачен, но вместо казни продан Шабабу с условием, что этому негодяю плаха покажется благословением богов.
И, конечно, никто из «новобранцев» даже не подозревал, что их ждет впереди.
На место приехали до захода солнца. Шабаб приказал расположиться привалом у подножия горы перед входом в шахту — огромную пещеру, где без труда могла укрыться штурмовая ассирийская башня, и подозвал старшего из стражников:
— Сколько у нас в первой норе?
— Пару дней назад было пятнадцать.
— А во второй и третьей?
— Восемь и пять.
— Тогда весь «корм» сбросим во вторую нору, но чуть позже. Третью до конца месяца трогать не будем… А всех «новобранцев» давай в первую.
Нора, находившаяся внутри пещеры в одном стадии от входа в шахту, была огромным соляным колодцем диаметром около ста локтей и глубиной в сорок локтей. Своды соляной пещеры осветили десятки факелов, от которых стало светло как днем.
— Больше огня! Больше огня! — нетерпеливо подгонял своих людей Шабаб. — Я хочу все видеть!
Стражники подвели сирийца, еврея и скифа к ее краю, позволили взяться за веревки и, угрожая копьями, заставили спуститься вниз.
Едва ноги коснулись дна колодца, Хатрас жестами попросил сирийца прикрыть ему спину. На еврея он не рассчитывал: слишком уж мелок тот был и немощен.
Оглядываясь по сторонам, союзники пытались понять, куда они попали и что их ждет.
В тени, около стен колодца, по кругу лежали и сидели мужчины без одежды или в тряпье, молодые и зрелые, покрытые многочисленными шрамами, свежими и зарубцевавшимися, большинство худые настолько, что можно было пересчитать на них все ребра и каждый позвонок на спине. При виде свежего мяса местные обитатели зашевелились, будто проснулись от спячки, а глаза у них загорелись.
Еврей не стал ждать, пока на него нападут. Он как-то сразу сообразил, где оказался, и, понадеявшись на свою ловкость, а также на то, что силы у него пока есть, сам выбрал себе противника, чтобы показать другим: с ним лучше не связываться. Тот на кого он набросился, был на голову выше его, с большим вздутым животом, круглым лысым черепом, с оторванным правым ухом. Юноша ударил здоровяка ногой в пах. Вот только под набедренной повязкой давно не было ничего, что делало мужчину мужчиной: в своей прежней жизни он был евнухом.
От ответного удара — размашистого, увесистым кулаком — еврей отлетел, как пушинка, ударился головой о каменистый пол и всего на мгновение потерял сознание. Но и этого было достаточно, чтобы на него со всех сторон набросились сразу несколько узников, кто-то вцепился в его руку, кто-то в икры, а самый удачливый добрался до шеи.
Еврей взвился от боли, сразу пришел в себя, попытался бороться, одного сбросил с себя, другому выбил зубы, увернулся от протянутых к нему рук, пополз на четвереньках, сумел даже встать и побежать, но тут снова столкнулся с евнухом, как будто врезался в стену.