— Они тебя били?
— Если это называется «били».
Сердце у нее останавливается, как останавливалось, когда ей рассказывали, каким его пригнали из лесу. Но уже тогда боль из-за мысли, что рядом с ним мог быть Пепче, была сильнее, чем эта… Нет, она не может сказать, которая сильнее, и та и другая были настолько страшными, что ей до сих пор кажется странным, как она это пережила.
— Ты говоришь, Пепче тогда не было? — спрашивает она дрогнувшим голосом.
— Я его не видел, — отрезал Тоне, как будто ему не понравилось, что мать спрашивает про Пепче. Но через мгновение сам вспомнил о нем. — Мы встретились на школьном дворе, там у них было логово, — говорит Тоне. — Он отвернулся, когда увидел меня.
— Мой бог! — снова простонала она. Ей тяжело прикасаться к этой страшной ране, но она должна добраться до истины. — А потом… в тот раз… его тоже не было? — спрашивает она запинаясь.
— В тот раз… когда меня расстреливали? Я его не видел. Правда, мне завязали глаза, когда прикручивали к столбу.
Нет, она никогда не узнает правды. Пепче ускользает от нее, когда она его спрашивает, а Тоне не знает. Может быть, и Тоне тоже увиливает от ответа?
Она зажмуривается. Некоторое время ей хочется побыть одной со своими горькими воспоминаниями. Сколько времени прошло с тех пор, как расстреляли Тоне? Весной будет тридцать лет. А в ней все это так живо, как будто случилось сегодня утром. Тридцать лет. Вначале она потеряла Тоне, за ним, четыре года спустя, — Пепче. А чего только еще не случилось в эти годы! Сколько она выстрадала!
После смерти Тоне Пепче довольно долго не появлялся дома. Как будто боялся встречи с домашними, и прежде всего с ней, со своей матерью. Он знал, она будет спрашивать о Тоне. И она спрашивала, когда он стал заходить домой, спрашивала не один, а сто раз, а может, и того больше. Но главного, что мучило ее, она не могла из него вытянуть. Хотя кое-что все-таки узнала, поняла: Пепче ничуть не жалел Тоне и считал справедливым, что все случилось именно так. «Он получил то, чего заслужил — незачем было уходить к партизанам, — сказал он. — Иначе и не могло кончиться. И так будет со всеми».
Как она обиделась на него! И все-таки не настолько, чтобы перестать любить. Этого она не могла, ни одна мать не смогла бы. Если бы она прокляла Пепче из-за Тоне, если бы возненавидела его, все равно продолжала бы его любить. Но она и проклясть не могла. Боялась, что это принесет ему несчастье. Она все еще боялась, как бы с ним чего не случилось; по правде говоря, после смерти Тоне боялась сильней, чем раньше. Как и прежде, каждый выстрел, который она слышала, ранил ее сердце. И когда Пепче приходил домой, она так же боялась за него, как раньше за Тоне. Партизаны окрепли, стали хозяевами в горах. Сколько она прятала от них Пепче и дрожала за него, как и в тот раз за Тоне. Мой бог, какого страху она натерпелась. Пепче в комнате, а партизаны за столом и возле печи. Мартин угощает их водкой, она — хлебом и молоком, а то клецками. Оба как на иголках. Вдруг кто догадался бы и подергал ручку двери? «Кого это вы прячете, мамаша, что закрыли комнату?»
А еще хуже было после войны. Пепче не захотел уйти вместе со своими дружками через границу, в Каринтию или еще куда. И некоторые другие тоже. Они скрывались в ближних лесах, а по ночам приходили к своим наесться и набить рюкзаки. И Пепче приходил. Мартин, его отец, сказал ему: «Этого ты и хотел? Я же тебе говорил: не бери из их рук оружия, не воюй против своего собственного брата. Как будто глухому говорил. А теперь ты получил…» Пепче сердито посмотрел на него. Видно, хотел огрызнуться, но увидел бледное лицо отца, и у него словно язык отнялся. Мартин не сказал больше ни слова. Бог знает, может, они ее пожалели, а может, испугались, что их ссора доконает ее. Мартин сказал ей позднее: «Ты была такая, словно смерть уже протянула к тебе руки». А разве могло быть иначе? Пепче никогда не выглядел таким несчастным, как в тот вечер. Она не видела его целый месяц, с тех пор как объявили, что война кончилась. Сердце у нее замирало при мысли о нем, она боялась, что они больше никогда не встретятся, и утешала себя тем, что он в безопасности, что он нигде не пропадет, устроится и будет писать ей, как иногда пишет Резика. Все утрясется, все обладится, только бы он был жив, только бы схоронился от опасности. А он вдруг появился дома. Заросший, в мятой, порванной одежде и, скорее всего, голодный. Она поспешила приготовить ему ужин, выбила на сковородку яйца и нарезала колбасы, как тогда для Тоне, а сама все смотрела на него да прислушивалась, нет ли кого во дворе, не залает ли Султан. Ночь казалась ей недостаточно верным сторожем — ведь она могла обернуться коварным предателем, как та, когда схватили Тоне. Господи, неужели и с Пепче что-нибудь случится! Он прощался, а ей хотелось его просить, чтоб не приходил он домой, что они станут носить ему в лес все необходимое, но не могла ничего сказать, только роняла слезы на его плечо.