— Я пропишу вам еще лекарства, посмотрим, как пойдут дела, — слышит она слова врача. Такое впечатление, как будто она на несколько мгновений потеряла сознание, и только голос врача привел ее в себя. А он уже сидит за столом и пишет. Потом отдает рецепт Мерлашке.
— Первое вы будете давать ей три раза в день с чаем, а второе только вечером, — объясняет он. Сложив все в сумку, он снова поворачивается к ней. — Я еще приеду через день или два.
Потом они с Мерлашкой выходят из комнаты. Она провожает их взглядом и прислушивается к разговору в сенях. Она слышит громкий голос доктора, Мерлашка, видимо, только слушает, не решаясь вставить ни слова. Он рассказывает ей, что со мной, мне не захотел сказать правду, осеняет ее. Ведь он мне ничего не сказал, только то, что начинается воспаление легких. А Мерлашке скажет. Она вспоминает, что сказал доктор, когда приезжал в первый раз: «Она просто уснет». Может, он и сейчас сказал: «Она просто уснет, вы же знаете — сердце, а теперь еще и воспаление легких. Старых людей воспаление легких убивает очень быстро, а таких, со слабым сердцем, еще быстрее. Вы ко всему должны быть готовы». Когда он ходил к Тинче, он тоже сказал однажды: «Вы ко всему должны быть готовы». Мартину она не решилась это передать.
Тишина, словно все вокруг вымерло, даже воздух застыл и этот старый дом, в котором она прожила столько лет. Пол и тот не скрипит, стены не шелохнутся, иначе бы она услышала, как падает на пол штукатурка. Раньше, нет-нет, раздавался негромкий треск: то доски в шкафу рассохнутся, то ветер ударит в ставни и стекла, летом мухи жужжат, а сейчас ни звука. Даже часы остановились, ей кажется, что не слышно их тиктаканья. Наверно, Мерлашка позабыла завести. Куда же она подевалась, ведь ее не слышно ни в сенях, ни в кухне? Доктор, видимо, уже уехал. Тогда почему она не слышала гуденья автомобиля? Когда он приехал, она слышала. Или заснула, задремала? В последние дни она часто куда-то проваливается, да, просто проваливается на несколько минут, так, как будто этих минут вообще не было, как будто кто-то вырвал их из ее жизни. Надо было и об этом сказать доктору, а она позабыла. А может, и лучше, что не сказала. Они бы переглянулись с Мерлашкой: ведь я же говорил, она просто уснет…
Вокруг по-прежнему тишина. Через некоторое время ей кажется, что в кухне кто-то ходит, скорей всего, Мерлашка. Да и кто другой может там быть, кто еще приходит к ним — все ее позабыли, даже Иван. Если б не Мерлашка… Наверно, она вернулась от себя или еще откуда, теперь в ее распоряжении весь дом и даже погреб. Зайдет ли она к ней сказать, что говорил доктор? И в самом деле скрипит дверь, а когда она открывает глаза, Мерлашка стоит возле ее кровати. Она смотрит на нее странно, словно хочет сказать что-то особенное, в чем сама не уверена: говорить или нет.
— За лекарствами я послала, Иван побежал в аптеку, вечером принесет.
Она сказала это, а сама будто размышляет о чем-то совсем другом. Значит, и вправду хочет сказать ей что-то особенное. Ну, когда же решится?
— Что сказал доктор? — спрашивает она и долго смотрит на нее, не сводя взгляда.
— А что ему сказать? — говорит она, думая о своем. — Вы же слышали, воспаление легких, а насчет сердца вы и сами знаете.
— Вы разговаривали в сенях, я же слышала, — настаивает она, чтобы узнать что-нибудь еще.
— Это про лекарства, как их вам давать и чтобы поскорее послать за ними, — отвечает Мерлашка и отводит взгляд. Бог весть, только ли об этом говорили они?
Некоторое время они молча смотрят друг на друга, она на Мерлашку вопрошающе, а Мерлашка на нее озабоченно, в нерешительности: сказать или нет. В конце концов она набирается храбрости:
— Я думаю, надо бы за священником послать.
— За священником? — медленно повторяет Кнезовка. Сердце у нее сжимается, словно Мерлашка позвала в комнату смерть. — Думаешь, мне в самом деле настолько плохо? — сухо спрашивает она. На лбу собираются морщины, она отводит от Мерлашки ставший неподвижным взгляд.
Та чувствует, что Кнезовке не по душе ее совет. Но раз уж начала это дело, надо довести до конца. Ей кажется, она не имеет права отступиться. Ее бы совесть замучила, если бы Кнезовка отправилась на тот свет без исповеди и причастия.
— Я не потому советовала послать за священником, что вам так уж плохо, — неуверенно говорит она. — Просто человек никогда не знает, что с ним будет, а больной человек тем более, — продолжает она. — Может, вы проживете еще десять — пятнадцать лет, а может, и завтра преставитесь. Это не только к вам относится, но и ко мне, и ко всем людям. Поэтому-то и надо, чтобы человек в любое время был готов к встрече с богом. Сколько времени вы уже не были на исповеди? С пасхи или того больше?