На исповеди она и вправду давно не была, с тех пор как ноги не позволяют ей отправиться в Костаневицу, в Кршку или куда-нибудь еще, где она не знает священников, а священники — ее. Этого, из своего прихода, она не любила и не любит, слишком уж он держался за тех, кто убил Тоне. Тогда она даже усомнилась в боге, втихомолку поссорилась с ним. Она не усомнилась в нем самом, не подумала, что его нет, она верила в то, что он существует, усомнилась она в том, чему ее учили: будто он бесконечно справедлив. Когда она узнала о том, что делали с Тоне, как они до смерти мучили его, она сказала себе: бог накажет их, страшно накажет. А он их не наказал. Все они до сих пор живы, только рассеялись по свету и посылают домой деньги. Лишь Пепче он и наказал, через несколько лет с ним случилось несчастье. Но ведь Пепче-то не было с ними, когда они мучил и Тоне и раньше, когда схватили. А если он все-таки был — она никогда не узнает, как было на самом деле, — значит, его несчастье было наказаньем господним. Но почему он наказал только его одного? Потому что Пепче преступил любовь, стал Каином? Но почему же он, господь, после этого не отвел от Кнезова своей карающей руки? Почему должен был умереть Тинче? Почему не наказал того, кто выдал Тинче, из-за кого сына арестовали и отправили в Германию, где он и захворал этой страшной болезнью? Почему бог сразил Мартина и даже — хотя и по-другому — Ивана? Или Кнезовы — такие страшные грешники, что бог должен так сурово карать их? Этому она не могла поверить. Как и другие односельчане, Кнезовы по воскресеньям ходили к мессе, почти каждый месяц она исповедовалась, и Мартин тоже исповедовался, не каждый месяц, но под пасху почти всегда исповедовался, может, не столько из-за религиозного рвения, сколько по установившемуся на селе обычаю. Тоне, Пепче, Тинче, Мартин… где же эта безмерная господня справедливость? Нет, она не потеряла веры в бога, то, что заронила в ее сердце мать, осталось, но после этих ударов судьбы к ее вере примешалось что-то горькое, уверенность, что бог должен ей больше, чем она ему. Ее усердие в исполнении церковных обрядов ослабело. Она еще ходила к мессе, но не так регулярно, как прежде, довольно часто оставалась по воскресеньям дома, оправдываясь тем, что ноги не носят ее, оправдываясь перед собой, а не перед людьми. А исповеди? О той занозе, которая сидела у нее в сердце, она на исповеди не говорила, зачем ей было говорить, священник не понял бы ее, ведь он не пережил того, что ей пришлось пережить. Она исповедовалась только в том, что ей казалось грехом, а это не было грехом, ведь не сама же она послала себе такую страшную боль. Последний год — и даже чуть больше — она вообще не ходила к исповеди, в чужие приходы уже не могла, а к местному священнику не хотела. Как мог ей дать отпущение грехов тот, кто благословлял убийцу Тоне? Нет, к нему она не хотела. А теперь вот Мерлашка словно бы упрекает ее за это, будто ей придется держать за это ответ перед господом. «Сколько времени вы уже не были на исповеди, с пасхи или того больше». Какое ей дело?
— Перестань, — говорит она недовольно, — с богом я сама разберусь, когда придет время… «Без тебя и без священника», — хотела добавить, но Мерлашка при первых же ее словах повесила нос на квинту, поэтому она и не сказала.
— Вам виднее, — пробормотала Мерлашка и умолкла. Было видно, что она недовольна тем, что Кнезовка не послушалась ее. И весь день это недовольство не сходит с ее лица. Замкнулась в себе, и все тут. Когда заходит в комнату, едва вымолвит слово.
В другое время это бы Кнезовку обеспокоило. Ей всегда было неприятно, если Мерлашка на нее дулась. Небесный отец, ведь у нее не было никого другого, с кем бы она могла перемолвиться словом, кроме этой Мерлашки, а если и та замолкала, она чувствовала себя так, словно ее заточили в толстых стенах, сквозь которые не проникает белый свет. Но теперь она словно и не замечает, что Мерлашка скупа на слова. Она не может отделаться от мыслей, которые родились в ее голове, когда Мерлашка упомянула о священнике. Почему бог так покарал только нас, Кнезовых, и до сих пор карает; неужели же мы и впрямь самые большие грешники в приходе? Ни на чью долю не выпало столько ударов, сколько на нашу. Тоне, Пепче, Тинче, Мартин, а теперь еще и Иван. Он болен, сказала Марта. Неужели бог и этим меня накажет? За что, Иисусе, за что? За то, что я давно не была у исповеди? Что сваливала вину на больные ноги, когда по воскресеньям не ходила к мессе? «Если ты оставишь бога, то и бог оставит тебя», — говорила мне мать, когда я жила дома, была еще маленькой и не знала, что это значит — оставить бога. Да ведь я и сейчас этого не знаю. Я оставила его, потому что не ходила к мессе каждое воскресенье? Ведь я же до сих пор верю в него и молюсь. Я только упрекнула его за то, что он покарал нас слишком сурово. Этого мы не заслужили. Ведь мы же искупили перед богом все, что были ему должны. Другие отдали ему гораздо меньше, а он не покарал их так сурово. Тоне, Пепче, Тинче, Мартин. Раньше я никогда не пропускала воскресной мессы, разве что болела. А сколько раз я болела? Мне о болезни и думать-то некогда было. Поистине я заплатила все, что была должна богу, а он все карает меня. Тоне, Пепче, Тинче, Мартин, Резика, Ленка, а теперь вот и Иван. Что с Иваном? Он звал меня. Марта сказала, что он болен, потому и послал за мной. Тоне, Пепче, Тинче, Мартин, Резика, Ленка, а теперь еще Иван.