— А каким я, по-твоему, должен был быть?
На́ тебе, уже здесь. Чуть она подумала о муже, он решил, что она его зовет. Похоже, он только того и ждал, чтобы повздорить с нею. Смотрит на нее строго, хмурится. Он никогда не терпел, чтобы она его упрекала, и сейчас не спустит этого.
Она боится его и теперь, как боялась когда-то. Да, она всегда побаивалась его, всегда чувствовала себя рядом с ним как-то скованно, как будто в его присутствии у нее нет ни своих мыслей, ни своей воли. Ей казалось, словно у нее камень падал с души, стоило ему уйти, пусть даже он просто выходил из дому, к скотине, к своей работе. Но если он не возвращался домой, когда она его ждала или когда он сам обещал прийти, новый камень ложился у нее на сердце. Господи, только бы с ним ничего ее случилось.
В тоске выходила она на порог посмотреть, не идет ли он. А когда возвращался, опять была словно в оковах. Однако это не мешало ей высказывать то, что ему причиталось. Хотя она и боялась его, время от времени между ними доходило до ссор, а в какой семье их не бывает? Не могла же она молчать, если он говорил ей что-нибудь не то, если надоедал ей или ей казалось, что он не прав.
— Ты что, подслушивал мои мысли? — спрашивает она не без укора.
— Нет, но знаю, о чем ты думала. Ведь ты не умеешь скрывать своих мыслей, я их читаю на твоем лице.
Иногда и впрямь по лицу можно догадаться, о чем человек думает, мелькает у нее. Она все еще опасается его. Поэтому говорит примирительно:
— Что ж ты хочешь, и ты не мог выпрыгнуть из своей кожи.
— Никто не может, — подтверждает он. Лицо у него по-прежнему хмурое. — Но это не дает тебе права говорить, что я виноват в нашем несчастье, что все было бы по-другому, если бы я был другим, — продолжает он. — Я никого не направил по дурной дороге.
— Уж с Резикой-то не все было правильно, — тихо и робко отвечает ему она. Да, она до сих пор боится его. Но сказать надо, она слишком долго молчала об этом.
— С Резикой… — глухо повторяет он. И умолкает, задумывается.
Это его задело, кажется ей. И тут же она начинает его жалеть. Хотя и боится, как бы он не вскипел. Когда она чем-нибудь его задевала, он всегда начинал кричать.
Она испуганно смотрит на него. Лицо Мартина хмурится еще больше и… она не может угадать, что теперь написано на его лице. Таким она его никогда не видела. О боже! Если бы могла, она ускользнула, спряталась бы от него. Но у кого? У Резики?
Нет, Резику она вызвать не может. Резика не приходит на аудиенции. И раньше, когда была еще жива, тоже никогда не приезжала домой, даже на похороны не приезжала. С тех пор как ушла в монастырь — и стала называться сестрой Цецилией, — она ее больше не видела. Мартин дважды или трижды навещал ее один, она никогда не ездила с ним. Не могла она отправиться в такую дальнюю дорогу, в чужую страну, оставить дом. У него был Тинче, который мог присмотреть за хозяйством, а у нее никого не было. Нельзя же оставить дом без хозяйки, даже на один день нельзя. Почему Резика уехала так далеко, ведь у нас тоже есть монастыри? И тетушка не уговаривала ее уезжать, она ей только помогла. «Куда-нибудь далеко, тетушка», — писала она. Да, она сама хотела уехать куда-нибудь подальше. Если бы дочь осталась поблизости, может быть, она навестила ее, урвала бы денек. Или бы Резика, сестра Цецилия, приехала домой, хотя бы на похороны.
Резика! Нет, и сегодня она не может ее вызвать, спросить, правда ли, что отец виноват в ее уходе из дому, простила ли она его. Лишь в памяти она может найти ее образ. Но когда пробует его отыскать, ей кажется, что было несколько Резик. Каждый образ иной, отличный от другого. Самые ясные — те, из Резикиной юности, а те, что более поздних лет, — стертые, размытые.
Она зажмуривается и видит дочь. С двумя крупными слезинками на щеках. Сколько лет ей тогда было? В школу еще не ходила. Выходит, лет пять. «Резика! — позвала она, такого маленького ребенка нельзя долго оставлять одного, на других детей тоже нельзя положиться, вряд ли они толком присмотрят за ней. — Резика!» Никакого ответа, как будто сквозь землю провалилась. Она пошла ее искать. И нашла в углу двора, за хлевом. Та даже не пошевелилась, услышав шаги, голос, матери. Куда это так внимательно смотрит ребенок? — спросила себя она. Куры, такие же неподвижные, как сама Резика, стояли плотной кучкой, здесь же была белая, Резикина любимица, широко расставившая лапы, взъерошенная. Внезапно из нее выпало что-то желтоватое, мягкое; куры жадно набросились на это что-то и в один момент расклевали, так что на земле не осталось и следа.
Даже она удивилась тому, что увидела, а на лице Резики застыло изумление и страх.