— Что это было, мама? — тихо спросила она.
— Откуда я знаю, — ответила та, — наверно, твоя курочка снесла мягкое яичко. Я давно заметила, какая-то курица льет яйца.
— Мягкое яичко? — Резика вопросительно повторила ее слова.
— Это яйцо без скорлупы, — пояснила мать.
— А почему она несет такие? — спросила Резика.
— Не знаю, наверно, потому, что больная, — ответила она.
— Больная… — Резика задумчиво молчала. По ее щекам ползли крупные слезы. Видимо, это ее потрясло. Резика не была слезливым ребенком. С тех пор как выросла из пеленок, она плакала очень редко. А тут — крупные, как орехи, слезы. Именно такое лицо Резики чаще всего всплывает в ее памяти.
Или такое, как перед капеллой святой Марии, — удивленное и вроде бы недовольное: почему вы мне мешаете? Тогда ей было лет четырнадцать. На троицу они отправились на Святую гору. Мартин правил повозкой, из домашних, кроме нее самой, были Резика, Ленка и Иван, она давно уже пообещала свозить их на Святую гору; кто из односельчан был с ними, она уже не помнит, помнит только, что Мицка Крошлева первой обнаружила отсутствие Резики. Как она сама не заметила, что девочки нет в повозке, до сих пор понять не может. Все были под хмельком, и Мартин тоже, — паломники никогда не возвращаются домой трезвыми, сама-то она к вину даже не притронулась и все-таки позабыла про Резику. По правде говоря, не забыла, а просто считала, что девочка сама о себе позаботится. Бог знает, как далеко бы они уехали, если бы Крошлева неожиданно не воскликнула: «А где же девочка, где Резака?» При этом возгласе она еще не испугалась; наверно, здесь где-нибудь, с женщинами, маленькая и тихая, она просто затерялась среди них, мелькнуло у нее. Мартин продолжал погонять лошадей. Но Резики и правда не было в повозке, как ни искала она ее и как ни звала. Тогда она закричала: «Останови, ради бога, Резика пропала! Поворачивай назад!» Они нашли ее в капелле, там, где паломники начинают молиться. Цветами, собранными на лугу, она украшала статую девы Марии. Она не слышала и не видела их. Потом словно пробудилась ото сна, но еще долго не могла поверить в реальность происходящего. И этот ее взгляд она тоже носит в себе, как будто он присох к ее сердцу.
— Она и взаправду будет монахиней! — сказала тогда Крошлева, сказала не язвительно, скорее, растроганно.
Резику часто называли монахиней. Не потому, что она была слишком набожной — к воскресным мессам и на исповеди она ходила вместе с другими; монахиней ее прозвали потому, что была она тихой, спокойной, всегда во что-то углубленной. По характеру дети ее были очень разные, каждый на свой лад, но особенных не было. Все хотя бы внешне походили друг на друга, крепкие и немножечко неловкие, разве что Пепче, который внешностью отличался от всех остальных. А глядя на Резику, казалось, что она не из их гнезда или что более сильные отталкивали ее от пищи, потому она такая маленькая, тоненькая, бледная, с темными задумчивыми глазами.
Монахиня…
— Это она-то монахиня? — усмехнулась однажды Ленка, которая была на три года старше Резики. — Да откройте вы глаза пошире.
Так она узнала, что Резика и соседский Миха поклялись друг другу в любви и решили пожениться. Михина мать была старая и хворая, в дом была нужна молодая хозяйка. А Мартина, отца Резики, не слишком воодушевило решение дочери: прямо он Михе не отказал — не мог же он отказать ближайшему соседу, — но зато нашел множество причин откладывать свадьбу, а потом и отложить навсегда. Мол, Резика слишком молода, она не совсем здорова, мол, надо подождать год-два, а там время покажет, что к чему. Разумеется, хозяйство у Михи было скорей нищее, чем богатое, даже четверти порядочного надела не набралось бы. В такой дом Кнез не мог отдать дочь просто с приданым; пришлось бы щедро помочь зятю, отдать дочери поля, что называют Длинными нивами, — они врезаются в Михины земли; наверно, этого ожидал не только Миха, но и все соседи. Хотя бы из-за людей он должен был бы отдать Резике эту землю. Да он и сам не смог бы смотреть, как скромно живет его дочка. Его всегда мучила бы совесть, если бы он пахал на этих полях. Но ему было бы еще хуже, если бы она видел, как на этих полях пашет Миха. На его нивах! Ох, ему легче было отсечь все пальцы на руке, чем оторвать от своего надела кусок земли. Поэтому он и выдумывал предлоги подождать со свадьбой, мол, Резика слишком молода, мол, она не очень здорова. А Миха не хотел или не мог ждать. Незадолго до масленицы привез он из отдаленной деревни другую хозяйку. Вскоре после пасхи Резика сказала:
— Отец, мама, я уйду в монастырь. Я написала тете в Австрию, она все устроила.