Она молча поставила на стол его обед.
— Мы уже поели, не могли ждать тебя так долго, — сказала она ему.
Он словно не слышал ее, на еду тоже не обратил внимания. Потерянно стоит, переводя взгляд с одного на другого.
— Вы знаете, что людей выселяют? — спросил он странным, убитым голосом.
— Я что-то слышал, — ответил Тинче.
— Туда, на юг? — спрашивает она.
— Да, немцы, — подтверждает он.
— Но ведь уже давно выселяют, — отвечает ему она.
— Раньше адвокатов, торговцев, учителей, а сейчас выселяют всех, целыми деревнями, — возбужденно объясняет он. — Людям разрешают взять с собой ровно столько, сколько они могут унести. Все остальное хозяйство приходится оставлять немцам, урожай и скотину тоже. Ты бы могла уйти из дому, если бы нужно было бросить скотину? Кто ее будет кормить и поить?
Таким взволнованным она его еще не видела. Да ведь его удар хватит, беспокоится она.
— Мы, слава богу, под итальянцем, а итальянцы — не немцы, — говорит она, чтобы успокоить его.
Он смотрит на нее; взгляд у него такой необычный, что ей становится страшно.
— Итальянцы ничуть не лучше немцев, только покриводушнее, — отвечает он, нахмуренный и озабоченный. — Немцы сразу показали свое настоящее лицо, итальянцы его еще скрывают. А что будет с нами через год-два?
Он возбужденно шагает взад-вперед, из угла в угол, от стены к стене. Разговаривает скорее сам с собой, чем с ними.
— Как люди могут… взять и уйти, оставить все, даже скотину, и не взбунтоваться… Они должны были бы поджечь, вырубить лозу и деревья, забить скотину… А сделай они это, разве бы это им помогло? Земля-то осталась бы. Этим дьяволам главное — земля, разве им нужны старые лачуги и то, что в них. Если бы можно было уничтожить землю, до того как их выселят, засыпать ее камнями, чтобы больше не рожала. Да и этого мало, надо взорвать ее, так чтобы осталась одна пустота. Если бы такое было возможно, Иисусе, если бы такое было возможно!
Он мечется по комнате. Потом вдруг исчезает. Куда он пошел? — озабоченно спрашивает она себя. Еще чего натворит сгоряча. Она хочет пойти за ним, но что-то давит ей на ноги, так что она не может сдвинуться с места. Пытаясь избавиться от помехи, нащупывает руками одеяло. И понимает, что лежит в постели, что уже ночь. А его все еще нет. Однако, дотянувшись до кровати Мартина, натыкается на его руку.
— Ты что? — спрашивает он сонно. В постели у него голос другой, не такой, как днем, когда он на ногах.
— Я думала, тебя нет, — говорит она. Сейчас и у нее голос другой, не такой, как днем.
— Глупая… где же мне быть?
Потом они молчат. Внезапно сердце у нее начинает учащенно биться.
— Кажется, кто-то постучал? — тихо спрашивает она.
— Кто может стучать?
Они прислушиваются, вернее, прислушивается она, а про него не знает, прислушивается он или нет. Ей снова кажется, что стучат.
— И впрямь кто-то стучит, — шепчет она.
Мартин молчит и не шевелится.
— Ты не пойдешь посмотреть? — помолчав, спрашивает она.
— Зачем мне идти, ведь внизу Тинче, — возражает он.
И правда Тинче, вспоминает она. Она пытается успокоиться и заснуть. Но этот стук продолжает ее тревожить. Ей кажется, что внизу открылась дверь, не в сенях, скорее всего, кухонная. Выходит, Тинче впустил кого-то в дом. Кого?
Некоторое время она борется с собой — ведь Тинче внизу, цепляется она за слова Мартина. Но потом поддается любопытству; впрочем, это скорее беспокойство, чем любопытство. Встает, накидывает на себя самую необходимую одежду и тихо спускается вниз. Дверь в горницу прикрыта неплотно, оттуда слышен разговор. Войдя, она видит у стола трех незнакомых, непривычно одетых мужчин и рядом с ними Тинче. Разговор мгновенно умолкает, четыре пары глаз вопрошающе смотрят на нее.