Потом вернулся Мартин, вскоре пришла Мерлашка, а вслед за ней несколько других женщин. С этой минуты и до самых похорон я чувствовала себя так странно, как будто я и не дома вовсе, а совсем случайно оказалась у чужих людей и как будто все то, что происходит вокруг, касается меня только потому, что я вижу это и слышу, о чем говорят между собою окружающие; при этом мне чудилось, что я вижу и слышу все откуда-то издали. Тинче раздели, обмыли и обрядили в темный костюм. Белье на постели поменяли, потому что Тинче в ту ночь лежал еще на постели; одр ему устроили только на следующий день, и цветы тоже принесли позже. Сама я ни к чему даже не притронулась, все сделали другие. Иногда кто-нибудь из женщин спрашивал меня, где что лежит, я отвечала им, но мне казалось, что говорит кто-то другой, не я. Ложилась ли я в эту ночь, нет ли, я уже не помню, скорее всего, нет, и про вторую и третью ночь тоже не помню. Может быть, время от времени я, не раздеваясь, и дремала где-нибудь, давая отдых измученному телу. Ела самую малость. Ничего не делала, только слонялась по дому, бродила взад-вперед как потерянная. Не знаю, делал ли что-нибудь Мартин, наверное, нет, другие ухаживали за скотиной, кто-нибудь из соседей. Готовили тоже соседки.
На следующий вечер приехала Ленка с мужем, детей они не взяли с собой, бог знает почему. Не помню, спрашивала ли я ее что-нибудь о детях, вообще очень плохо помню, о чем мы говорили. Зато помню черный автомобиль, который все три дня стоял во дворе, и то, что мне было с Ленкой не по себе, будто она ненастоящая, будто Ленка — какая-то другая женщина, хоть и моя дочь, а все-таки не та, которая до сих пор приезжала домой, и, уж во всяком случае, не та, которую я когда-то нянчила, случалось, шлепала, если не слушалась, и не та, которую я перекрестила, когда она — невеста — встала передо мной на колени. Может, такой чужой ее делало то, что она была в черном, с серьезным лицом, и какому я не привыкла. Она всегда была веселой, просто не могла удержаться от улыбки. А здесь черты ее лица так странно заострились, словно это была уже не Ленка, даже похожа на нее не была. Когда мы поздоровались, она опустила голову мне на плечо и заплакала. Крупные слезы тронули меня сильнее, чем все слова сочувствия, которые мне пришлось выслушать до сих пор. Ленка и Тинче не очень-то ладили между собой. Пока Ленка была дома, они постоянно ссорились, а когда она вышла замуж, то повторяла: я бы гораздо чаще приезжала домой, если бы не Тинче. Да, Ленка и Тинче не очень ладили между собой, и все-таки его смерть взволновала ее! Разумеется, если эти слезы были искренними. Искренними? Она сама на себя рассердилась. Какой я стала. Еще никогда у меня не возникало сомнений в искренности Ленкиных слез, и вдруг эта странная мысль. Почему бы им не быть искренними? Любая смерть потрясает человека, тем более смерть собственного брата. Ленка вспыльчива, а Тинче был немного насмешливым, поэтому они часто ссорились, а в остальном в их отношениях не было ничего такого, в чем бы я могла их упрекнуть. Сколько раз Тинче говорил: «Почему Ленка не вышла замуж куда-нибудь поближе, тогда бы она почаще приезжала домой». Он любил ее мальчишек. Даже будучи больным, оживлялся, когда они своей возней ставили все в доме вверх дном. Может быть, Ленка с его смертью поняла, что была перед ним виновата, и оттого переживала. Отсюда столько горьких слез. А я сомневаюсь в ее искренности. Тогда мне и в голову не пришло, что за ее слезами могло скрываться что-то кроме скорби, например притворство. Нет, Ленка не была притворщицей, то, что лежало у нее на сердце, так и рвалось наружу. Как и те слезы. Мне стало жалко ее, хотя сама больше, чем когда-либо, нуждалась в жалости.
— Что поделаешь, значит, так должно было случиться, на то божья воля, — утешала я ее. — По крайней мере он больше не мучается, а последнее время он очень мучился, так его душило, — говорила я. — Отец уже не мог входить к нему, я одна за ним ухаживала. Ой, как мне было его жалко, бедного парня. Такой молодой, и такая болезнь. А теперь он от всего избавился. А мы уж как-нибудь перетерпим. Главное, что ты приехала, господи, главное, что ты все-таки приехала.
Это «ты все-таки приехала» я повторяла потом много раз, мне кажется, постоянно, как только мы оказывались наедине. Словно бы я боялась, что она не приедет на похороны. Эти слова так странно вертелись у меня в голове, как будто я и вправду этого боялась, но поняла только тогда, когда мы оказались вместе. И когда это вертелось у меня в голове, я внезапно вспомнила про Ивана. Неужели он не приедет? — забеспокоилась я. До этой минуты я даже не вспоминала о нем, как будто, кроме Тинче, у меня не было ни одного сына, и вдруг внезапно: неужели Иван не приедет? Как только во мне родился этот вопрос, сразу же возникла другая мысль: может быть, он даже не знает, что у него умер брат. Откуда он может знать? Ленке печальную новость, скорее всего, сообщил Мартин, а Ивану?