— Я никогда не жалела, что приехала сюда, — после краткой паузы говорит она. — С Мартином, с твоим отцом, мы понимали друг друга ничуть не хуже тех, кто еще до свадьбы попробовал, что такое любовь. Я родила ему восемь детей.
— Я знаю, как вы жили, знаю, что никогда не ссорились всерьез, разве что немного цапались, так у кого этого не бывает, — говорит Иван с теплой улыбкой.
— Вот видишь, — почти радостно отвечает она. — А когда появятся дети…
Он не дает ей закончить.
— Я бы все равно не мог так, — говорит. — Без любви… чтобы не любить до свадьбы… чтобы ждать, пока нас свяжут дети. Нет, я так не могу.
— Знаю, что не можешь, — тихо отвечает она.
10
Она не может видеть его таким, таким подавленным. Да, подавленным. Он не похож на отчаявшегося, чтобы… как бы сказать… взять веревку и повеситься. Нет, таким он не выглядит, только подавленным, подавленным, сломленным. План его рушится. Ведь он вернулся домой, на Кнезово, и ради Милки. С ней он легче бы переносил бремя, которое возложил на свои плечи. А Милка не захотела его, выбрала другого. Он остался один, со своим Кнезовом. Или без Кнезова. А ее словно землей засыпало, так все давит и гнетет. Бросит Кнезово и уедет!
Она закрывает глаза. Как жжет! Как будто три ночи не спала. Хоть бы поплакать! Но при нем она плакать не решается, ему станет еще хуже.
Она снова открывает глаза, беспокойный взгляд бегает из угла в угол, от стены к стене. Да ведь она не в кухне, а в комнате, в своей комнате.
Ее растерянный взгляд ищет его, как бывало, когда он был трехлетним ребенком; тогда она беспрерывно искала его, боялась, как бы с ним не приключилось что худое. Ох, какая я глупая, спохватывается она, ведь не сейчас он мне это рассказывал, с тех пор уже годы прошли. Сколько лет? Четыре, пять? Больше. Сначала он в одиночку надрывался на земле… оба мы надрывались, ведь я ему помогала, сколько могла. И лишь потом он уехал. А сколько времени он в Любляне? Женился он уже там.
Но тот час, когда Иван рассказывал ей о своих разбитых надеждах, она забыть не может. Она слышит: «Так я не могу, мама». И тихо отвечает: «Знаю, что не можешь».
Ох уж эти глаза! Их так и печет от непролитых слез. Но не может же она без передышки заливать их слезами. Да это и не нужно, ведь все уже прошло. И тем не менее продолжается. В ней, в ее сердце, в ее душе. Бедный мальчик. Он уехал. «Я больше не мог, мама!» — «Знаю, что не мог». Ее глаза увлажняются, слезы сбегают по ее лицу, за ними — другие. Потом глаза закрываются, как будто слезы прилепили веки к зрачкам.
Из кухни она слышит шаги. Мерлашка? Неужели уже пробуждается день? Или еще вечер, и Мерлашка не успела сделать на кухне все, что нужно. Ох уж эта Мерлашка!
Шаги приближаются к двери, потом дверь скрипит и открывается. Пол скрипит у кого-то под ногами. Она все слышит, но веки не хотят открываться. Похоже, слезы и правда прилепили их к зрачкам.
— Вы что, одни, мама?
Голос. Господи, это же Ленкин голос. И глаза ее широко открываются.
— Ленка! Когда ты приехала?
— Вы что, одни, одни во всем доме? — слышит она. — А где же Иван?
— Он только что был здесь, мы с ним разговаривали. Он рассказывал мне, как он с Милкой… — Не договорив фразы, она спохватывается, ведь это он рассказывал ей не сейчас, а много лет назад. — Ох, нет, нет, — быстро поправляется она. — Я стала такая бестолковая, сама не знаю, что говорю. Ивана нет, уже два, нет, три года, как он уехал. Но перед тем, как тебе приехать, я думала о нем. Так живо вспомнила все, что он рассказывал мне несколько лет назад, будто он говорил это сейчас. Знаешь, я всегда так живо вспоминаю вас, мне кажется, будто я все переживаю заново.
— А вы плакали, у вас щеки мокрые от слез, — слышит она.
— Может быть, я немного плакала. Ты же знаешь, старая бабка. Заплачет, если кто и кашлянет.
Ей всегда было стыдно собственных слез. Она скрывала их и утаивала, если уж не могла удержать.
— А когда ты вернулась из Америки? Он и дети тоже приехали? — торопится спросить она. — Ох, какие глупости я говорю, парни, не дети, — поправляется она. — Я их и не узнаю, наверно. А где они? Ты оставила их в Любляне?
— Значит, Иван бросил Кнезово и вернулся на службу? — удивляется Ленка. О муже и детях она будто и не слышала.
— Разве ты не знаешь, Иван не писал тебе? — в свою очередь удивляется Кнезовка.
— Мы мало пишем друг другу, вы же знаете… — отвечает Ленка тихо, как будто ей неприятно говорить об этом.