Он ответил не сразу. Снова посмотрел на меня — теперь его глаза подольше задержались на моем лице, — потом взгляд заметался по комнате и устремился бог весть куда, в неведомую даль, показалось мне. Было похоже, будто он не знает, что сделает, или еще не думал об этом. А ведь он думал, только об этом и думал, так он мне потом сказал, не тогда. А бог знает, может, решил он именно в тот момент, он никогда не говорил мне об этом. «Останусь, мама, назло всем чертям останусь», — сказал он незнакомым, глухим голосом, как будто он вырвался у него из глубины души. «Останешься без хозяйки?» — спросила я тихо, потому что горло у меня сжалось — от волнения или бог весть от чего, я едва могла говорить. «Без хозяйки, ведь вы же хозяйствуете», — ответил он. «Я уже стара и не знаю, сколько еще протяну», — сказала я на это. «Сколько сможете, столько сможете, оба мы сделаем столько, сколько сможем, по крайней мере я», — добавил он. А на его лице было такое упрямство, что мне показалось: он не отступит, даже если на него пойдут с ружьями и пушками. Меня тревожило одно: выдюжит ли он. Ты знаешь, мои руки были слабые, я понимала, что особого проку ему от меня не будет. «Какое-то время я еще смогу тебе помогать, — сказала я, — а потом тебе все-таки придется искать хозяйку».
На это он мне не ответил и словно бы еще больше замкнулся. Но камень, что лежал у меня на сердце, стал легче. Только бы остался, остальное уладится, так и пело во мне. Когда он позабудет про Крошлевых, когда боль поутихнет, он позаботится и о хозяйке, о жене, зажглась во мне надежда. Не знаю как, но за долгую жизнь с Мартином, с отцом вашим, я незаметно заразилась его духом, хотя при его жизни не осознавала этого, как-то не приходило мне на ум такое. Что ты носишься с этим Кнезовом, без конца говорила я ему, и мне казалось, что я так и думала. А после его смерти то, что он заронил в меня, взошло во весь рост. Кнезово, Кнезово, и только Кнезово. Я не о себе думала, бог свидетель, — не о себе, не о том, как трудно мне будет, если останусь одна, если рядом не будет никого, кто станет ухаживать за мной, если я заболею; нет, мне и дела не было, что будет со мной, по правде говоря, я даже об этом не подумала. Я и об Иване не подумала, мол, будет ему тяжело, раз он решил остаться, отказаться от более легкой жизни, да и душа у него все еще болит из-за Милки, и одному ему будет здесь тоскливо. Только бы он остался, все уладится, как-нибудь уладится, думала я. Ведь я же сказала: Кнезово, Кнезово, и только Кнезово.
Пока она говорила, Ленка словно на глазах менялась. Сидит и слушает, будто немая. Иногда Кнезовке кажется, что она неживая, что на стуле перед нею всего лишь застывшее подобие. И она рассказывает ему. Даже если бы было правда, что она рассказывает неживому подобию, она бы не перестала рассказывать, и, исчезни подобие, она бы рассказывала стулу, не может же она вечно носить это в себе.
— Иван работал за двоих, — слышит она свой голос. — Ой, как он набросился на работу, я даже сказать тебе не могу. С большой поспешностью. Но не с такой суетливостью, как раньше, когда он набрасывался и отступал, теперь эта торопливость не угасала в нем. Иначе бы он и не потянул. Кнезов воз оставался все еще велик — для ломовой телеги, а не для легкой коляски. Земли было не намного меньше, чем при отце, когда все мы были в доме, в работе. Только Разоры отпали, а место Плешивцы заняла Веселая гора. А она выпивала еще больше пота, чем Плешивца, там все надо было начинать заново. И нанять людей было невозможно. Кто захочет работать в деревне? В прежние-то времена, до войны, поденщики навязывались прямо на дороге, особенно Кнезу, то бишь Мартину, потому что он не скупился на выпивку. И в первые годы после войны можно было найти кого-то, люди еще не рвались в город, на фабрики, как рвутся сейчас. А теперь нанять кого, проще увидеть белую ворону. Только на Мерлашку и Мерлака мы с Иваном и могли рассчитывать: Мерлак был слишком стар, чтобы рваться в город, а земли у них было мало, чтобы прокормить большую семью. Да и дети еще маленькие, самый старший только пойдет в школу, так что отдыхать им было некогда. Ты помнишь, Мерлак женился поздно, лет в сорок, потому что мать-старуха не хотела передать ему хозяйство. После моей смерти все получишь, говорила. Мерлашка приходила к нам почти каждый день, дети тоже толклись у нас, а сам Мерлак помогал время от времени, когда работы было невпроворот. Но эта помощь — что капля в море, Кнезову хозяйству каждый день нужны были еще десять рук, если не больше. Поэтому Иван работал в запарке, рубахи всегда хоть выжимай. Раньше одиннадцати и не ложился, а то и до глубокой ночи работал. Утром вскакивал чуть свет. Я уж всерьез начинала беспокоиться о нем, угробит он себя, жалела я его не единожды. А он, твой отец: «Слишком большой он был белоручка». Не знаю, нарочно ли он меня дразнит или в самом деле такой злой. Раньше он вроде бы никогда не проявлял злобы, от него можно было ожидать что угодно, только не злобу. Он беспощадно заставлял нас работать, но не со злости, а потому, что нельзя было иначе. Да ты и сама знаешь, как все было и какой он был.