Ленка снова стала такой, будто на стуле ее застывшее подобие, и она на некоторое время даже позабыла о ней. Смотрела в себя, в прошлое. Все, о чем она рассказывала, она видела, словно это происходит сейчас. Потом она вспомнила о Ленке, поняла, что опять охватили ее воспоминания. И взгляд ее остановился на дочери. И впрямь похоже, будто перед ней подобие, а не живой человек.
— Ни слова не скажешь про то, что я тебе рассказываю, — говорит она тихо.
— А что говорить? — еще тише отвечает Ленка.
— Не знаю. Но когда ты все время молчишь, мне кажется, ты меня не слушаешь, тебе скучно меня слушать.
— Нет, нет, — защищается от упрека Ленка. — Я думаю. Каждое ваше слово наводит меня на мысли.
Она умолкает, задумывается, а потом говорит:
— Вы сказали, что Иван не был счастлив. Выходит, вы оба были несчастны?
— Нет, я не была несчастна, и Иван тоже, — отвечает она. — Он не был счастлив, это правда, и никогда не был бы, если бы остался на Кнезове, это я тебе говорила. Но и несчастным он не был. Знаешь, быть несчастным — это совсем другое, чем не быть счастливым. Ведь ему некогда было быть несчастным, работа настолько затягивала его, что ему некогда было думать о себе. Он просто растворялся в работе. А я… Если хорошенько подумать, придется признать, что я даже была счастлива, хотя и желала, чтобы у нас было иначе, ради Ивана желала, не ради себя. Но ведь счастье не только в том, что тебе хорошо и приятно, не только в радости и удовольствии, в заботах — тоже счастье, если тебе есть о ком заботиться. Тогда у меня было, о ком заботиться — об Иване и о Кнезове. Хотя Иван и был такой, как я тебе рассказывала, он был, был здесь, я каждый день видела его, каждый день говорила с ним, я готова была сделать для него все. Сердце бы из груди вырвала, если бы это ему помогло. Для матери очень много, если она может сказать: сердце бы для него вырвала. Это и есть счастье…
Последние слова она произнесла совсем тихо, как будто разговаривала сама с собой, а не с Ленкой. Бог весть поняла ли та. Она еще слишком молода для того, чтобы размышлять так. В ее годы она тоже так не думала. Счастье? Дети крутились под ногами, кричали, дрались, прибегали к ней за помощью, если кто-то ушибся или порезал себе палец, но ей никогда не приходило в голову, что в этом и есть ее счастье. И даже в том, что она ночь за ночью проводила у постели больного ребенка. Тревога за них мучила ее, даже улегшись в кровать, она часто не могла уснуть, а если и засыпала, то их беды преследовали ее и во сне. Если бы она тогда размышляла об этом, скорей всего, не сказала бы, что ее счастье — и в этих их бедах. Но она и не размышляла. Она размышляет об этом только сейчас, когда осталась в одиночестве, когда старость лишила ее сил, и она не способна ни на что другое, кроме как размышлять. Сколько уже раз она перемолола свою жизнь, мысль за мыслью, слово за словом. Когда Ленка состарится, останется в одиночестве, наверно, точно так же будет размышлять, как размышляет она, а пока она слишком молода для этого.