— Взяли бы его, — небрежно отвечает Пепче.
— Он бы не дал себя схватить, у него была винтовка и гранаты.
— Не очень бы помогли ему гранаты, нас было человек пятнадцать, а он один.
— Его бы убили, да?
— Сопротивлялся бы — убили.
— И ты бы допустил, чтобы его убили?
— А что я мог поделать, ведь он был партизан.
Теперь она знает. Собственно говоря, она уже тогда знала это. Поэтому-то у нее так сжималось сердце, что она боялась: вот-вот оно откажет и она упадет.
Они явились вскоре после прихода Тоне, тот ждал, пока она приготовит ему что-нибудь поесть. Сама бы она тогда и не вспомнила, что он голодный, настолько ее беспокоило другое, но Мартин напомнил ей, что Тоне нужней всего. «Не приставай к парню со своим вздором и возьмись за стряпню, ты же видишь, он голодный», — приказал он ей. «Боже мой, а я про это совсем забыла», — воскликнула она и поспешила в кухню. Она хотела приготовить гречневые клецки, самое любимое блюдо Тоне, но ей показалось, что это будет слишком долго, поэтому она разбила несколько яиц, нарезала туда колбасы и поставила сковородку на огонь, который поспешно разожгла. Яичница еще не была готова, когда во дворе залаял Султан, залаял и утих. Сердце сразу подступило к горлу, она знала, что кто-то пришел, скорее всего Пепче, иначе бы пес не перестал лаять. А если он не один, если с ним еще кто-то? Она бросилась в горницу, где за столом сидели Мартин, Тоне и Тинче. Она и теперь видит их: Тоне сидит справа, лицом к двери, Мартин — посередине, спиной к ней, а Тинче — слева, тоже боком.
— Кто-то пришел, похоже, белые, спрячься побыстрей, Тоне! — испуганно воскликнула она.
Тоне мгновенно вскочил, хотел броситься к двери, в сени, но она схватила его за руку.
— Не сюда, не сюда!
Втолкнула его в комнату и заперла дверь. Она бы не открыла ее, даже если бы ее били прикладами.
Они уже были в горнице. Пепче поздоровался, приветливо улыбаясь, отчего ей всегда хотелось прижать его к себе, словно мальчика, да стыдно было. А теперь она только что-то пробормотала ему в ответ, когда он с ней поздоровался. И с отцом она тоже поздоровался, а вот Тинче, брата, как будто и не видел. И Тинче тоже делал вид, словно они с Пепче и не братья вовсе.
— Проходили мы сквозь сени, а из кухни так вкусно пахло, что хотелось завернуть прямо туда, — сказал Пепче, когда все расселись: кто — к столу, кто — на скамейку возле печи, а кто — на верстак.
У нее едва не отнялись ноги: вдруг Пепче угадал, кому она готовила ужин. Чего доброго, своим приспешникам скажет. Если уже не сказал. Может, он им еще в сенях сказал: «Не иначе Тоне дома, мать жарит ему яичницу».
— Тинче поздно вернулся с Плешивцы, вот я ему и поджарила на ужин несколько яиц с колбасой, — в замешательстве солгала она.
— А-а-а, — как-то странно протянул Пепче. И продолжил со знакомой усмешкой: — Мы тоже голодные, прибавьте и на нашу долю.
Она испуганно посмотрела на него. Приготовить яичницу для стольких людей? Но испугалась она не только этого, пожалуй, этого она вовсе не испугалась, не она же эти яички снесла. Но если для них и правда надо что-то приготовить, ей придется уйти из горницы. А ей думалось: Тоне окажется в их руках, стоит ей отойти от двери. И к тому же Мартин уйдет в подвал за вином.
С неслышным вздохом она покинула горницу. Что она могла поделать? В кухне она обнаружила, что запах там не слишком-то приятный: в спешке она позабыла снять сковородку с огня и яичница подгорела. Этого не хватало. Когда они уйдут, придется приготовить новую. Если они уйдут. И когда они уйдут? А что, если останутся ночевать?
Она пошла в кладовую, взяла каравай хлеба и копченую колбасу. «Для стольких людей я не могу сжарить яичницу, у меня даже посуды такой нет, — оправдывалась она. — Вот вам хлеб и колбаса…» Хотела добавить: «А уж резать вы сами режьте», но поняла, что это было бы слишком невежливо, что подобной невежливостью она показала бы им, насколько они ей в тягость. Пришлось нарезать колбасу самой. Она сходила за тарелкой и кухонной дощечкой. Когда резала колбасу, руки дрожали, как никогда. Она все время думала о Тоне. А что, если Пепче придет в голову подойти к двери и дернуть за ручку? Заперто? А почему заперто, ведь, кроме наружной двери, у нас никогда ничего не запирали? Прячете Тоне? Ну и глупые же вы. Что для нас эта дверь?
И еще она думала о том, что́ творится на сердце у Тоне, когда он слышит их, когда знает, что его отделяет от них только эта тонкая дверь. Бумага, а не дерево. Может быть, он тоже задает себе вопрос: а что, если кому-нибудь придет в голову взяться за ручку, открыть дверь?