Она снова видит его лицо таким, каким видела изо дня в день. Но тогда она не заметила на нем ничего, кроме легкого облачка тени, а сейчас она отчетливо видит, как оно менялось. Вначале упрямое, совсем как у Мартина. Странно, гимназистом и позже, когда приезжал домой на похороны, он был очень мало похож на Мартина, а в душе — совсем иной, два совершенно разных человека, так можно было сказать. А потом он все больше и больше стал походить на отца. Может, земля делала его похожим? А был бы Мартин другим, если бы не пахал землю, а жил в городе? Бог его знает, в чем дело. Она знает только, что Иван совсем переменился, когда земля привязала его к себе. Он готов был, если понадобится, драться за нее с целым светом. Как Мартин, который тем и довел себя до смерти. Но потом лицо Ивана уже не было таким. Она мысленно возвращается в те дни и видит в нем покорность. Чему быть, того не миновать. Тогда она не заметила этой перемены в его лице, а теперь видит ее совсем ясно: два лица — вначале упрямое, потом покорное. Если бы она тогда заметила эту перемену, случившееся не ударило бы по ней так неожиданно.
— А потом он сам сдался, — продолжает она. — Тот вечер, когда он признался мне, я не позабуду никогда, даже если проживу еще сто лет. И его слов, нашего с ним разговора. Он во мне сидит. Могу без труда повторить тебе все, что мы сказали тогда друг другу.
Она молчит, блуждая по комнате отсутствующим взглядом, лицо застыло, мысленно она снова вернулась в тот вечер.
— После ужина он, как всегда, остался посидеть в кухне. Мы были одни. Мерлашка, которая и зимой приходила к нам помогать по хозяйству — тогда стояла зима, — в тот вечер ушла рано. Иван принес себе вина и наливал стакан за стаканом. Надо тебе сказать, что последнее время он пил больше, чем обычно. Раньше пил только по необходимости, если хотел пить или устал, а последние месяцы стал выпивать, не могу сказать, что бывал пьяным, а так, под хмельком. По одному этому я могла бы заключить, что с ним творится неладное. Но я не думала об этом, не беспокоилась, не боялась, что он станет пьяницей. И в тот вечер меня не очень заботило, что он слишком часто подливает себе. Пусть побалуется, ведь он заслужил, думала я. Нет-нет, я поглядывала на него, и стал он мне казаться вроде бы другим. В лице было что-то тревожное, будто он решился поделиться со мной чем-то очень важным, но боится. Вскоре обнаружилось, что так и есть.
— Мама, я больше не могу, — внезапно сказал он.
Внезапно? Нет, я ведь ожидала, что он скажет мне что-то, что поразит меня, я видела это по его лицу. Но такого я не ожидала, скорее свою смерть, чем это. Ведь он же по-прежнему надрывался в хозяйстве. Правда, за последний год продал несколько серых коров, но я думала, потому, что у нас не очень ладно было с молоком, а на мясо, говорят, лучше разводить белых коров, от них приплод больше. Он хочет поменять породу, сказала я себе. Решил ли он бросить землю уже тогда, когда начал продавать скотину, я не знаю, как не знаю и того, сколько времени в нем все это готовилось. Но по мне ударило точно гром средь ясного неба. Я мгновенно поняла, что это значит: он решил бросить землю. Мне стало так больно, будто внутри у меня что-то оборвалось. Иисусе, только не это, Иван, только не это, так и просилось на язык. Я готова была стать перед ним на колени и умолять его, как господа бога. Но когда я увидела его лицо, скорбное, усталое, испитое, сразу постаревшее — так мне показалось — на пятнадцать, на двадцать лет, я не смогла его умолять. Мне стало жалко мальчика. «Я знаю, что не можешь», — тихо сказала я ему. «Я давно собирался сказать вам это, но не мог, не мог, боялся». «Ох, меня не надо бояться», — ответила я. Он посмотрел на меня и глухо сказал: «Ведь я не только вас боялся». «А кого же еще, людей?» — спросила я. Он махнул рукой. «Какое мне дело до людей? Я боялся… всего, не знаю, как вам сказать. Мне было страшно из-за вас, — сказал он немного погодя. — Я знал, что это будет для вас ударом, что вам будет тяжело перенести это. Но дело не только в этом, — добавил он. — Мне самому было трудно решиться», — резко отрубил он, как будто больше не хотел говорить об этом.