— А ведь ты говорил: не ты, так другая, на каждый палец по пять, — с теплой усмешкой напоминает она ему.
— Эх, это так говорится, когда знаешь, что из этих пяти или двадцати пяти, даже пятидесяти тебе не нужно выбирать ни одной, что та, которую тебе бог дал, не уйдет от тебя. А если всерьез…
Они умолкают. Некоторое время оба мысленно разговаривают друг с другом. Сколько плохого прошло сквозь их жизнь, больше, чем хорошего. Но сейчас и плохое превращается в хорошее. Ей кажется, что она готова все пережить заново, и не один раз, а целую сотню.
— Сама понимаешь, жизнь так связала, так сплавила нас, что мы не могли жить друг без друга, — начинает он разбираться в своих мыслях. — А ведь до свадьбы я совсем мало знал тебя, а перед сватовством и вовсе не знал. Я никогда не приходил к тебе на свидания, никогда не болтал красивых слов, которые мы знаем из книг, и все-таки мы срослись с тобою, и ты бы не ушла от меня, даже если бы я каждый день запирал двери дома или бил тебя, как это делают некоторые. И я не мог себе представить жизни с кем-то другим. И у Ивана получилось бы так же, найди он себе настоящую. А Милка, скорее всего, не была той, настоящей, даже если бы он женился на ней; иначе бы она его не бросила.
— Настоящей? — задумчиво повторяет за ним она. — А как ему было ее найти? Иван не мог поступить так, как ты: приехал сватать, хотя и не знал меня. Может, и ты бы не смог, если бы раньше приглядел себе другую.
— И у меня тоже так было. Но та была не настоящая. Настоящая была ты.
— Нет, Иван так не мог, — опять повторяет она, все еще задумчиво. Ее мысли заняты прежним разговором.
— Не хотел, — сдерживая гнев, отвечает Мартин. — Не хотел, потому как ему и дела не было, что станет с Кнезовом.
Он меняется. Опять это прежний Кнез, который беспокоился только о земле. И она отбрасывает воспоминания, забывая про нежность, которую он пробудил в ней словами.
— Почему ты придираешься к парню? — вслух произносит она то, что часто мелькало у нее в мыслях.
— Придираюсь? — повторяет он ее упрек. — Придираться можно к тому, кого не любишь. Ты и раньше упрекала меня, что я не интересовался детьми, не любил их. Я любил их всех, и Ивана не меньше других. А как, по-твоему, я должен был проявлять свою любовь? Гладить их по головке, сажать на колени? Какими бы они стали? Как те котята, которых ребятишки беспрестанно таскают на руках. Ты что думаешь, любовь только в оглаживании да ласках? В заботах о детях ее гораздо больше и в том, что ты боишься за них. Как я волновался, если кто из них сильно болел. Умирал Тинче, а мне было так, будто смерть грозит мне самому. Нет, мне было еще хуже. Если бы это было в моих силах, я бы отдал за него свою жизнь. Пусть бы я умер, а Тинче остался жить. И не только из-за земли, мол, Кнезово останется без хозяина, я и без этого отдал бы за него свою жизнь. Мне было так жалко парня, ведь он уходил из жизни совсем молодым. И умирал бы Иван, мне было бы точно так же плохо. А ты: почему ты придираешься к парню? Я не придираюсь, просто мне больно, что все у нас так пошло: нет никого, кто взял бы Кнезово.
Молчит, словно онемел от боли. Потом продолжает:
— Столько пота я пролил, столько труда вложил, столько надрывался, чтобы хозяйство цвело, разрасталось. Сама знаешь, сколько я и прикупил, и переделал, и улучшил, рассказывал же тебе, как было после смерти отца, а что делал я, ты сама видела, сама мне помогала. Я бы собственною кровью удобрял, если бы земля от этого лучше рожала, сцепился бы с любым, кто унес с моего поля хоть горсть земли. И все это для того, чтобы моим наследникам легче работалось, чтобы под их руками земля расцвела еще пышнее. А сейчас нет никого, кто бы эту землю пахал, удобрял, заботился о ней. Бог мой, ведь земля дает людям хлеб. Раньше мы целовали крошку хлеба, если она падала на пол, потому как знали, что такое хлеб, как трудно его получить, а сейчас отбрасываем землю, которая нас кормит. Или мы объелись хлебом? Я отдал жизнь за Плешивцу, потому что думал, без Плешивцы Кнезово не будет Кнезовом. А разве сейчас что-нибудь изменилось бы, останься у нас Плешивца? Все было бы так же. Если бы смерть застала меня в кровати, не нашлось бы никого, кто бы захотел обрабатывать нашу землю. Теперь на Плешивце буйно растут сорняки, а саженцы сохнут. Но было бы не лучше, будь Плешивца наша. Сорняки, сухая лоза. Только мне было бы больнее, ведь ты знаешь, чем была для меня Плешивца.