После долгих размышлений она выбирает синее шерстяное платье, черное, которое теперь, без Мартина, всегда надевала, если выходила из дому, надеть не посмела. Приехала бы она к Ивану в черном, получилось бы, будто явилась на похороны. На похороны… Иисусе, только не это. Она даже испугалась этого черного платья. К тому же синее ей идет больше. Она сшила его незадолго до смерти Мартина. «В этом платье ты на десять лет моложе», — сказал он ей, когда она впервые надела его.
Значит, синее платье, но вначале чистое белье. Она переодевается медленно, руки неловкие, как будто не приучены к такому делу. В голове все успокоилось, а тело еще дрожит от холода, во всяком случае, ей кажется, что от холода; когда она раздевалась догола, ей всегда было холодно. Старые кожа и кости, а мясо… да есть ли еще на мне мясо? — ухмыляется она про себя. В мыслях мелькнуло, вот удивится Мерлашка, когда она придет к ним, небось собственным глазам не поверит. «Вы что, с ума сошли?» — крикнет. «Ничего не сошла, — возразит она, — Тебя не было, вот я переоделась и пришла. Мне надо в Любляну, к Ивану, я же тебе сказала, что он болен. Это был не только сон, он зовет меня, я знаю, зовет. Договорись-ка побыстрее с кем-нибудь, кто бы подвез меня до станции».
А что, если она не захочет искать повозку, будет уговаривать меня не ездить в Любляну, ссылаться на мою болезнь? — рождается у нее тоскливая мысль. Нет, не будет она меня отговаривать, она меня знает. И она сердито хмурится, как будто Мерлашка и в самом деле ей возражает. Я сама найду повозку, если она не захочет, говорит она себе. Даже если до железной дороги придется идти пешком, я и тогда не отступлюсь. Я должна поехать к Ивану, должна еще раз его увидеть.
Иван, о боже, Иван! Как он? Сколько часов прошло с тех пор, как у меня была Марта, как Иван позвал меня? За это время всякое могло случиться. Может, ему стало хуже, может, он уже потерял надежду увидеться со мной. А я знай себе одеваюсь, раздумываю, что надеть, синее или черное, как будто не все равно, в чем я приеду к нему, только бы приехать, приехать, и поскорей…
Она направляется к двери, и пол снова начинает качаться, но намного меньше, чем раньше, дверь тоже шатается, когда она нажимает на ручку, но она цепляется за нее посильнее и успокаивает дверь, а заодно и себя. Правда, слабость еще не покинула ее, однако в сенях на нее повеяло холодным, свежим воздухом, и ей стало совсем легко. Шесть, восемь шагов к двери она сделала уверенно, но, когда до двери оставался какой-то метр, пол ушел из-под ее ног, она рухнула, сердце схватило так, что не стало дыхания, невольный крик вырвался из горла и замер, прежде чем она успела открыть рот. Тьма обступила ее.
Сколько времени она лежала возле двери, минуту, пять, десять минут или целый час? Придя в себя, она слышит испуганный голос:
— Иисусе, мамаша!
Открывает глаза и видит над собой Мерлашку. Озабоченную, взволнованную.
— Господи, мамаша, как вы сюда попали, что случилось?
— Закружилась голова, все передо мной заплясало, а потом я ничего не помню.
— Но как вы добрались сюда, куда вы шли?
— К вам, чтобы ты договорилась с кем-нибудь о повозке. Ты же знаешь, Иван болен, я должна поехать к нему.
— Вы совсем потеряли голову, — сердится Мерлашка. — Что-то там причудилось во сне, а вы уцепились. И куда вы собрались такая? Вам и до дверей не добраться, а где уж до Любляны. Вы бы до нижней деревни не доехали, кончились бы раньше того. А вы в Любляну, господи, в Любляну, это не для вас дорога.
— Видать, и впрямь не для меня, — тихо соглашается она.
И покорно отдается в руки Мерлашки. А та уже успела приподнять ее и прислонить к себе. Теперь она поднимает ее и медленно ведет назад, в комнату. Раздевает и укладывает в постель, как маленького ребенка.
— Бог весть, сколько времени вы пролежали в этих холодных сенях, я боюсь, вы опять простудились, — озабоченно говорит она.
— С чего это мне простудиться? — ворчливо отвечает она. Ненадолго умолкает, потом берет Мерлашку за руку и говорит дрожащим голосом: — А если Иван в самом деле болен, а я дома, в постели?
— Ох, с чего ему быть больным? — ворчливо протестует Мерлашка. А на языке у нее так и вертится: просто негодный сын. Позабыл про вас, про все позабыл, а вы так… Он не заслуживает, чтобы из-за него так убиваться. Но такими словами она еще больше разволнует ее. И заденет за живое, до самого сердца всадит нож. Поэтому она пересиливает себя.
— Я написала ему, что с вами, — немного подумав, говорит она. — Через несколько дней, наверно, приедет или напишет, почему не может приехать.