Пока Валентина оставалась в монастыре, он был подобием оазиса для двоих подруг. Люси с радостью собиралась надеть покрывало послушницы; в глубине души она с детской кокетливостью хотела понравиться подруге. Предстоящее пострижение она ожидала как праздника: ведь «мамочка» (так Люси именовала Валентину) увидит ее в волнах муслина и кружев, окутанную облаком ладана, в чистом и ярком сиянии свечей.
Наряду с преклонением перед монашеским одеянием и заботой о благоденствии семьи, в этом была одна из причин, побуждавших Люси к принятию пострига.
Отъезд Валентины оказался неожиданностью, юность! Чудесные дни, не омраченные тенью грядущего! Дни, когда будущее неизменно предстает в розовом свете… О благословенная пора! Недаром основатели всех религий не нашли лучшей награды для праведников, чем обещание им вечной молодости!
Глава 17. Наводнение
Валентина — Люси
«Твое письмо — последнее прости; как больно мне было читать его! Ты оттого так страдаешь, что не сознаешь своего недуга. По твоим словам, ты хотела бы умереть. Но ведь ты и в самом деле умираешь! Монастырь тебя губит: его стеснительный устав душит тебя молчание леденит. Приезжай к нам! Рош-Брюн весь залит солнцем. Из моего окошка мы услышим песни крестьян, идущих в поле, а по воскресеньям будем ходить в деревню, смотреть, как девушки пляшут на площади перед церковью. Приезжай, я согрею твое бедное, окоченевшее сердечко! Приезжай, сестричка, в моей комнатке хватит места для двоих. Она будет нашим гнездышком. Приезжай! Ты поможешь мне спасти душу, а я тебе — вернуться к жизни. Мы начнем по мере сил делать добро; не будучи в состоянии раздавать беднякам золото, отдадим им частицу нашего сердца. В сен-бабельской школе нет преподавателя, мы будем учить ребят, ухаживать за больными, собирать для них целебные травы, растения для школьных коллекции… Чего же лучше? Сама судьба велит нам творить добрые дела в этом заброшенном уголке.
Приезжай! Посвятить себя Богу можно не только в монастыре. Если бы ты знала, как хорошо молиться на потрескавшихся плитах нашей террасы! Мох нежным пушком покрывает стены, изъеденные временем; бреши в них задрапированы зеленой завесой плюща… Вдали виднеется равнина, а еще дальше — горы. Небо так близко, бесконечность — вокруг.
Здесь чувствуешь Бога во всем: в жужжании пчел, в пении птиц, в порывах ветерка — во всем слышится имя предвечного, того, кто благословил жизнь, питает ее источники, кто вселил в каждую дрожащую тварь ужас перед смертью. Слышишь, Люси: жаждать ее — значит идти против воли Божьей!
Смерть… Не говори о ней, она ужасна! Мне как-то пришлось видеть несчастных, ожидавших ее прихода, и я до сих пор не могу опомниться… Расскажу тебе об этом.
Однажды мы с Нанеттой отправились на рынок. Река еще накануне вышла из берегов, и нам с трудом удалось переправиться на пароме. Ночевали мы в городе; кругом только и говорили, что о наводнении.
Когда мы на следующее утро вернулись к реке, она уже разлилась, как море. Хижину паромщика снесло, желтоватые воды залили прибрежные поля. В пенящихся водоворотах мелькали разнообразные предметы: то матрац, то пастуший шалаш, то овца или курица, то пустая колыбелька… Иногда можно было увидеть и коровью тушу, которая ненадолго задерживалась ветвями ивы, словно для того, чтобы мы успели убедиться в силе увлекавшего ее потока. Все это произвело зловещее впечатление… Крысы, змеи, насекомые, не зная, куда деваться, в испуге пытались уйти от беды.
На берегу столпился народ. Люди не могли оторвать глаз от страшного и в то же время величественного зрелища…
Довольно далеко от нас вода залила ферму; до конька крыши оставалось уже не более метра. Она была не особенно крутой, и там, скорчившись, застыли в ужасе жена фермера, ее дети, служанка, пастух и батрак. Уже четырнадцать часов несчастные ожидали смерти. Смельчаки несколько раз пытались подплыть к ним на лодке, но огромные вороны поглотили двоих из них, ставших жертвами своей самоотверженной храбрости.
На берегу раздавались крики страха и отчаяния. Какой-то мужчина, мокрый с головы до пят, стоял на коленях у самого края воды и то судорожно цеплялся пальцами за землю, то простирал руки к тонувшим. Его лицо было мертвенно-бледно; он, не отрываясь, смотрел на дом, который с каждым часом все больше и больше скрывался под водой. Это был хозяин фермы; как и мы, возвращаясь с рынка, он не мог попасть домой.