— Нет, нет! Только маркизу, ему одному! Молодой человек, которого он прислал, всего-навсего секретарь. У него, знаете, есть и секретарь, и все слуги, какие только могут быть.
Валентина побледнела еще больше. Но Нанетта не обратила на это внимания — так ей хотелось поведать о виденных ею чудесах. Она продолжала:
— Как он живет, барышни! Повсюду — ковры, люстры, зеркала, картины — словно в соборе, ей-богу! А он при всей этой роскоши, такой милый, простой, вовсе не гордый; с ним разговаривать — одно удовольствие. И когда аббат, его учитель, привел маркиза ко мне и он увидел меня в слезах, я не постеснялась рассказать ему о нашем положении.
Валентина была потрясена.
— Если бы вы его видели! — добавила Нанетта. — Он чуть не обнял меня. Поспешно написал несколько строк и крикнул тому, другому: «Вот чек! Беги к банкиру и поезжай немедля. Загони мою лошадь, только поспей вовремя!» Секретарь — надо сказать правду — понесся как вихрь. А маркиз — благослови его господь! — сказал мне: «О, Нанетта! Как я вам благодарен, что вы вспомнили обо мне в час, когда Рош-Брюну грозит опасность!» Ну, что за славный молодой человек! И каким хорошим мужем он был бы! — заключила экономка.
Подошел граф.
— Нанетта, — сказал он, пожимая ей руку, — я перестал сожалеть о потере богатства: все равно то, что ты сделала для нас, не оплатить золотом. Но мне хотелось бы поскорее расквитаться с маркизом де Бергонном.
— Сделать это недолго и нетрудно, коли пожелаете.
— Как так?
— Отдайте за него Валентину!
Девушка невольно вздрогнула. С чисто женской чуткостью Нанетта угадала причину ее волнения.
— Неужели, барышня, — воскликнула она, всплеснув руками, — вам неохота стать маркизой и получать больше двухсот тысяч франков дохода?
— Но, милая Нанетта, ты заранее все уладила по своему усмотрению! — смеясь, заметил граф. — Де Бергонн вовсе не думает о моей дочери. Он просто благородный дворянин, который оказал услугу незнакомому человеку, попавшему в беду… Вот и все.
— Незнакомому? Да, вы, видать, потеряли рассудок, господин граф, коли считаете, что маркиз вас не знает!
— Черт побери! Да пойми ты, я в глаза его не видал!
— Как, вы не обратили внимания на того охотника, что уже больше полугода через день останавливается в «Шапочке»?
— Такой смуглый?
— Да, но очень симпатичный.
— Так это и есть де Бергонн?
— Он самый.
— Почему же он до сих пор не постарался, чтобы кто-нибудь представил его нам?
— Он такой застенчивый, что не смеет говорить ни с кем, кроме меня, да и то просит хранить все в тайне. Будь он посмелее, давно уж сказал бы вам, как любит барышню и как мечтает жениться на ней.
— Если то, что говорит Нанетта, правда, — обратился граф к дочери, — согласишься ли ты, чтобы я в уплату долга отдал твою руку маркизу?
Вместо ответа Валентина бросилась в объятия отца. Тот принял это за знак согласия…
Глава 24. Образцовая община
Между Иссуаром и Мартром, на голом, изрезанном складками гранитном склоне Чертовой горы, который омывается Алье, с незапамятных времен лепится несколько убогих домишек. Это — деревенька Сен-Бернар, чья бедность вошла в поговорку; ее жителей и боялась, и презирала вся нижняя Овернь.
На косогоре высились изящные башенки роскошного замка в стиле Людовика XV; его владельцам принадлежали все пахотные земли в округе. Сюда после традиционного свадебного путешествия и привез Гюстав Валентину. Молодоженов встретили приехавшие накануне по их приглашению Люси, Артона и старый воспитатель маркиза, аббат Донизон.
Супруги де Бергонн лелеяли грандиозный замысел. Дело шло ни больше ни меньше, как о создании образцовой общины, о коренном преобразовании той деревни, вблизи которой предки Гюстава прожили весь свой век, нимало не заботясь о нуждах соседей-крестьян.
Первым задумал это гуманное дело аббат. Однажды ночью, когда он возвращался верхом из Клермона, в четверти лье от замка его остановил незнакомец и, угрожая ножом, потребовал: кошелек или жизнь! После напрасной попытки отвратить грабителя от преступного намерения, аббат выхватил из седельной кобуры заряженный пистолет и метким выстрелом раздробил руку, державшую нож. Разбойник спасся бегством.
Наутро, когда аббат прогуливался, какой-то ребенок в лохмотьях робко тронул его за сутану.
— Господин кюре, — попросил он умоляющим тоном, свойственным тем, кого нищета приучила к унижению, — пожалуйста, зайдите к нам! Мой отец умирает.