— Представителем правящих классов, — ответил буржуа, бросив восхищенный взор на свое чадо.
Огюст искал укромное местечко, откуда мог бы, улучив удобный момент, незаметно спуститься в одну из мансард, где ему, может быть, позволят спрятаться, а может быть — и нет. Тетушка Грегуар захлопнула окно.
— Откройте! — послышался голос из-за двери.
— Кто там?
— Откройте, говорят вам!
— Что это за невежи? — спросил Жеан. — Мы не откроем.
— Не откроете? Это мы еще посмотрим!
В дверь стали ломиться. Художники придвинули к ней стол и кровать, благодаря чему дверь держалась на петлях еще с четверть часа. Это позволило Огюсту выиграть время. Наконец импровизированная баррикада рухнула. Показалось пять или шесть непривлекательных физиономий.
Жеан, спокойно прислонясь к стене, начал делать зарисовки в своем альбоме. Тетушка Грегуар, Клара и двое остальных молча ждали, прижавшись друг к другу.
— Какая наглость! — сказал один из полицейских, видимо старший по чину.
Старушка подозвала собаку, готовую броситься на вошедших. Улегшись у ног хозяйки, Тото оскалил зубы.
— Где Огюст Бродар? — спросил старший.
— В тюрьме Мазас, как вам должно быть известно.
— Врешь, тетка! Ты его где-то спрятала.
— Что ж, ищите!
Тут они заметили Трусбана, который заканчивал довольно удачные наброски с натуры.
— Отодвиньтесь чуточку, вы, самый толстый! — попросил художник, — не заслоняйте мне остальных!
— Черт вас дери! Уж не воображаете ли вы, что мы вам позируем? — сказал тот, направившись к художнику с намерением отобрать альбом. Но Жеан, насмешливо глядя на него, спрятал альбом в карман.
— Нет, это из рук вон! Где Огюст Бродар?
- Но, сударь, — ответил Лаперсон, — вам это лучше знать: ведь это вы его арестовывали!
Двое полицейских стали по обе стороны двери, с револьверами наготове, остальные рылись в сундуке, распарывали матрацы.
— Ваша думать, его залезть в матрац? — осведомился негр.
— Молчать, черномазый! — грубо одернул его полицейский, только что обнаруживший в сундуке волосы, которые обе женщины сортировали для парикмахерских. — Вот чьи-то останки! — воскликнул он и тщательно завернул волосы.
Художники расхохотались.
— Глупец! — сказала тетушка Грегуар.
— Вы ругаете представителей власти?
— А вы издеваетесь над здравым смыслом! — возразила выведенная из терпения старушка.
— Мы даром теряем время, — сказал старший, распахнув окно и выглянув на крышу. Ничего не увидев, он собрался было отойти, как вдруг заметил на подоконнике след от башмака.
— Вот его следы! Скорее за ним!
Двое полицейских выскочили на крышу, всю ее обшарили и отправились с обыском по мансардам: Огюст, очевидно, был где-то там.
Они не знали, что этот дом не примыкал вплотную к соседнему: между стенами оставался небольшой промежуток. Наверху, возле дымовых труб, с каждой стороны было по карнизу, шириной в ладонь. Полицейским и в голову не пришло, что человек, даже самый ловкий, может спрятаться там, поставив ноги на противоположные карнизы и повиснув над бездной на высоте шестого этажа. Но именно туда и забрался Огюст.
XLIII. В Лондоне
В Лондоне, этом огромном, холодном и пасмурном городе, знаменитом своими туманами, полным-полно бедняков. Они пьянствуют по той простой причине, что спиртное здесь дешевле еды. Кое-где торговки, переворачивая огромными вилками куски несвежего мяса, жарят его на сале, отдающем рыбьим жиром; неприятный запах разносится далеко по улице. Но и эта вонючая пища достается лишь избранным; остальным хватает денег лишь на то, чтобы выпить у трактирной стойки кружку скверного пойла; опьяняя, оно усыпляет голод.
Женщины с грудными детьми на руках (двое или трое постарше цепляются за подол юбки) сидят на тротуарах, в то время как их мужья дерутся или глазеют на драку.
Толпа все растет. Если вы — на Дрюри-лэйн, то у вас, вероятно, стащат кошелек; если на Риджент-стрит, то, заметив, что вы — иностранец, к вам вероятно, обратится женщина с впалыми щеками и лихорадочно блестящими глазами:
— Я из Франции… Меня увез один мужчина; мы поженились, но наш брак признали недействительным. Он вернулся назад, обзавелся семьей, а я, как видите, осталась здесь…
Тут и совсем молодые девушки, на лицах которых уже лежит печать невзгод, худые, бледные, с угасшим взором. Им хочется одного: утолить голод; все остальное им безразлично.
Между восточным и западным Лондоном виднеется какое-то подобие леса, оголенного, как зимой. Это мачты кораблей, стоящих на Темзе. Между ними, шумно пыхтя, снуют паровые буксиры.