Бланш поняла всю тяжесть своей вины. Прошлое цепко держало ее в своих когтях… Подобно брату, она испытывала глубокое отвращение к самой себе; но, не в пример ему, у нее хватило мужества на смелую попытку выбраться из засосавшей ее трясины. Она попросила дать ей слово.
Когда Бланш проходила к трибуне, Анна протянула ей руку. Но, против обыкновения, Бланш не ответила на приветствие.
— Потом! — промолвила она. — Если вы еще захотите!
Наступил ее черед говорить. Глаза Бланш так пылали, на лице было написано такое отчаяние, что слушатели вздрогнули.
— Я знаю предателя, выдавшего членов комитета! — начала она.
В ответ послышался глухой ропот.
— Дело было точно так, как вы говорите. Провокатор — женщина, посещавшая ваши собрания.
— Как ее имя? — раздались голоса. Но Бланш как будто не слышала вопросов.
— Эту женщину послал в Лондон некий иезуит по имени Девис-Рот; в течение шести лет она слепо ему повиновалась. Раньше она была учительницей, но преследовала единственную цель: уничтожить все, чем вы дорожите. Однако, уезжая из Парижа, она уже колебалась: несчастная шпионка увлеклась тем самым, против чего она боролась; подавленная величием одушевляющих вас идей, она не стала разоблачать ваши планы, но назвала имена главарей…
Слушателей охватило негодование.
— Имя!.. Имя!..
Бледная, но спокойная, Бланш продолжала:
— Эта женщина мечтала о великой борьбе, о том, как она, не склоня головы, будет подвергаться преследованиям. Увы, это еще не все: злополучная сама полюбила изгнанника…
— Имя! Имя! — вновь раздались крики, но Бланш оставила их без ответа.
— Она больше не отвечала на письма Девис-Рота, несмотря на его постоянные угрозы. Однажды, не в силах больше влачить свои оковы, она решила их сбросить: сожгла все письма иезуита, все проклятые книги, так долго державшие ее ум во мраке… Она пришла в этот зал, думая, что освободилась… Но, как корни держат дерево, так человека держит прошлое. В тот самый момент, когда она заглянула в грядущее, призрак минувшего напомнил ей о тех, кого она предала…
Потрясенные слушатели больше не требовали, чтобы им назвали имя.
— Вы спрашивали только что, кто она? Я назову ее. Это я! Эта несчастная — перед вами.
Мертвенно-бледная, Бланш наконец умолкла и, низко опустив голову, сошла с трибуны среди глубокой тишины. Затем безмолвие сменилось шумом; по толпе словно пробежала зыбь, гул голосов наполнил зал. Внезапно смятение возросло, раздался крик, подхваченный сотнями людей. Михайлов упал, сраженный ударом кинжала.
Убийцу не удалось задержать, хотя его искали повсюду. По улице проехал роскошный экипаж; сидевший в нем изысканно одетый мужчина вытирал кинжал о кружевной носовой платок.
Михайлов, окруженный друзьями, приоткрыл глаза, прежде чем сомкнуть их навек. Его уложили на плащ, не решаясь куда-либо нести без перевязки. Врач, увидев на его спине глубокую рану, из которой ручьем лилась кровь, покачал головой и промолвил:
— Помощь бесполезна.
Раненый хотел что-то сказать, но не мог: он простился с друзьями взглядом.
Вне себя от отчаяния Бланш воскликнула:
— Михайлов, я любила вас!
Она выбежала. Умирающий захрипел. Анна и другие товарищи молча сплели руки над его телом. Он понял, что это — клятва, улыбнулся и испустил последний вздох.
Керван, пришедший на Роуз-стрит, был свидетелем этой сцены. Он не решался подойти к Анне, хотя узнал ее по описаниям Клары. Зная теперь, где ее найти, он вернулся в работный дом.
По набережной Темзы брела женщина в трауре, похожая на призрак. Перед нею вставал лес мачт, но она смотрела лишь на черную воду между судами.
Улицы опустели; в работных домах, в переулках, прямо на тротуарах, у подножий дворцов — всюду бездомные располагались на ночь, подостлав тряпье, и пытались заснуть. На перекрестках притаились чьи-то темные фигуры — не то полицейских, не то бандитов.
Навстречу женщине в трауре шла другая, в рваном платье с истрепанным подолом. Дырявые башмаки были надеты на босу ногу; видимо, она продрогла, ее походка стала неловкой. Из-под шляпки, тоже видавшей виды, выбивались пряди белокурых волос.
— Куда вы? — спросила первая.