— Вы злоупотребляете моей добротой! Суд определит, какого наказания вы заслуживаете.
— Как вам будет угодно, сударь.
Следователь был вне себя от злости. Допрос Шифара привел его в еще большее раздражение.
— Обвиняемый, где вы познакомились с Огюстом Бродаром?
— Я его не знаю. Это — председатель Судебной палаты?
— Молчать! Чем вы занимаетесь?
— Вы же велели мне молчать, сударь!
— Не шутите с правосудием!
— Я не могу с ним шутить, так как ни разу с ним не встречался.
— Наглец! Каково ваше общественное положение?
— Весьма паршивое, сударь.
— Болван! Вы прекрасно знаете, что я говорю о вашем ремесле?
— Я не знаю никакого ремесла, сударь.
— На что вы живете?
— Я толкую законы.
— Обвиняемый, что за чепуху вы мелете?
— Истинная правда, сударь. Хоть у меня и есть экземпляр кодекса законов, но я в него не заглядываю, так как знаю их все наизусть. Когда ко мне обращаются простые люди, чтобы узнать, чем им грозит закон, я беру с них по два су, а с тех, кто побогаче, — по четыре. Вот уже года два, как я даю такие советы.
— Молодой человек, я позабочусь о том, чтобы председатель суда приструнил вас как следует. Он вам покажет где раки зимуют!
— Это невозможно, сударь. Если председатель оскорбит подсудимого, приговор утрачивает законную силу.
Господину N. чуть не стало дурно.
— Жандарм, уведите обвиняемого, и пусть надзиратели немедленно сообщат, если он будет дерзко вести себя!
— За оскорбление надзирателя полагается не более, чем от шести дней до шести месяцев тюрьмы, — сердито возразил Шифар. — Так сказано в кодексе.
Допрос Фанфрелюша также не мог удовлетворить г-на N.
— Каким образом вы сносились с Огюстом Бродаром?
— С Огюстом Бродаром?
— Обвиняемый, не повторяйте моих слов!
— А если вы чихнете — тоже не повторять?
— Жандарм, не забудьте передать, чтобы обвиняемого посадили в карцер. Он оскорбляет правосудие.
— Начхать мне на ваше правосудие!
От этих допросов следователь потерял и сон и аппетит. К тому же он боялся, как бы не обнаружилось, что он делал поблажки некоторым лицам, причастным к судебному процессу.
Публика уже пресытилась как «делом Руссерана», так и «делом Обмани-Глаза». Об этих убийствах столько говорили, что заметки о них набили всем оскомину.
Разозленный неудачным допросом молодых бродяг, г-н N. снова отправился к лакею. Но тот, совершенно обессиленный припадками, впал с бессознательное состояние, которое врачи называют коматозным. Убежденный, что все это — одно притворство, следователь грубо его растолкал. Несчастный приоткрыл глаза и посмотрел на своего мучителя тускнеющим взглядом. По его телу, закованному в цепи, пробежала дрожь.
— Какой искусный симулянт! — с негодованием воскликнул г-н N.
Он возобновил угрозы, посулы и брань. Ничего не помогало; обвиняемый лишь время от времени вздрагивал. Вдруг он сделал судорожную попытку освободиться от цепей. Его глаза сверкнули, он заскрежетал зубами, на губах у него появилась пена. Следователь отскочил… Но он испугался напрасно: обвиняемый умирал, это были последние спазмы агонии. Смерть захлопнула папку с протоколами… В последнем из них рукою г-на N. было записано:
«Сатюрнен, лакей г-на Руссерана, являлся, по всей видимости, если не главным злоумышленником, то одним из наиболее активных пособников убийц. Это доказывается тем, что он покончил с собою, сначала попытавшись симулировать умопомешательство. Производится дознание, где он достал яд. Это был закоренелый преступник».
Отчаяние — вот какой яд отравил беднягу лакея…
Как же развязаться с этим делом, уже назначенным к слушанию? Из всех материалов затянувшегося следствия можно было состряпать обвинительный акт лишь против надзирателя Соля, который все еще находился в одиночной камере и отрицал свою вину, да против горсточки мальчишек. Последние были явно непричастны к обоим убийствам; их можно было судить лишь за то, что они содействовали освобождению Огюста. Правда, они это отрицали, но против них выступали авторитетные обвинители: нужда и беспризорность… О показаниях же девочки с улицы Шанс-Миди почему-то забыли.
L. Лезорн чует опасность
Лезорн неоднократно посещал Олимпию, у которой окончательно поселилась Амели. Подруги до сих пор принимали его за Бродара. Выведывая у них всякие подробности о прошлом своего двойника, Лезорну удалось, так сказать, влезть в его шкуру. Правда, иногда бандит делал промахи, но они сходили ему с рук, ибо Олимпия и Амели особым умом не отличались.