Чвох, когда дело касалось его заработка, схватывал все на лету, как ученик, тянущий на золотую медаль. * Все понял, Юрайт. Работай спокойно, мешать никто не будет. Если что, я рядом , - при этом он показал кому-то в сторону свой здоровый, тоже малиновый кулак.
Когда Чвох скрылся за углом перехода, Юрайт снова принялся за работу. * Просыпаюсь я, граждане, после взрыва, то ли контуженный, то ли недострелянный, а меня волокут куда-то, один сапог уже стянули, суки-мародеры, а во втором ещё осталась курева заначка. Я как заору! Бросили, убежали. Потом другие пришли и вытащили на свет. Узнаю - чеченцы. А я не обижаюсь. Я сам к ним пришел. Ну, почикали маненько... Не убили же!
Он, словно актер, делал акцент именно на последних словах - не убили же его чеченцы! При этом хорошо знал, что тот, кто захочет отблагодарить чеченцев, за то, что они даруют жизнь и нашим солдатам, обязательно при переходе на "Театральную" выслушают и исповедь Акбарки. Смотришь, десяток-другой незапланированных подаяний попадет и в его корзинку. А они с Акбаркой, который на самом деле чистокровный русский, искусно загримированный под лицо кавказской национальности, делают одно общее дело.
Юрайт выпалил исповедь и вздохнул, равнодушно оглядывая окружающий его народ. Вокруг стоял десяток сердобольных граждан с влажными глазами. Обычно слезу пускали те, кто сначала и до конца внимательно выслушивал легенду Юрайта.
На этот случай Юрайт, закончив свое пение, делал так называемый "откидон". У него, контуженного, дергалась левая щека, и он через несколько секунд начинал эффектно "дрочить" головой, закидывая её все больше набок. Последние фразы произносились уже в заикании. После всего проделанного он устало прислонялся к стене и закатывал глаза в потолок. Контуженный - чего с него взять? И только через пару минут он опускал взор с небес на свою фуражку, в которой после "откидона" всегда оказывалась десятка-другая тысяч рублей в мелких купюрах. Он вынимал их сразу из фуражки - зачем показывать, сколько раз у контуженного за день может возникать эпилептический припадок? Прятал деньги в потайной карман, минут пять отдыхал от выступления и начинал песнь заново.
Неискушенному нищему, собирающемуся стать профессионалом, могло на первый взгляд показаться, что можно собирать деньги только лишь с помощью одних эпилептических припадков. Но разными безмолвно трясущимися эпилептиками метро и без того набито до предела. И все, как правило, находятся в вечном "откидоне". Уловка же Юрайта действовала безотказно и эффективно только с легендой. И Юрайт иногда просто не понимал, зачем этих трясущихся рыб вообще берут на работу и садят в подземку. Но в принципе это было не его дело. Иногда он думал, что у его руководителей просто не хватает таких актеров, как он.
До обеда он ещё раз пять прочитал свою исповедь пленника, трижды прибегнув к падучей. В итоге - два кармана бушлата наполнены деньгами. Настало время выпить "Фанты", поменять деньги на более удобные крупные купюры, что называлось "провести ревизию", да просто часик помотаться по другим точкам, поболтать с коллегами, словом, расслабиться и настроиться на вторую часть концерта.
Он снялся с места и пошел в сторону "Охотного ряда". По пути встретил Ассоль. "Вот, сука, - подумал, - когда же тебя, каргу старую, отсюда пнут?"
Ассоль стояла, согнувшись кочергой, прислонившись задницей к кафельной стене перехода. Наблюдательный человек сразу бы подумал: как немощная старуха может на протяжении шести, а то и восьми часов стоять на неровном полу? Переход с "Театральной" на "Охотный ряд" был под довольно крутым наклоном. И Юрайт не смог там простоять больше двух часов. Одна нога, на которую ложилась основная нагрузка и которая находилась по уровню ниже другой, моментально уставала. В этом переходе можно было выстоять смену, если только часто переходить от стены к стене, меняя нагрузку на ноги по очереди.
Ассоль никогда этого не делала. Каблуки и подошвы её "лаптей" были разной высоты, и ступни ног весь рабочий день находились на одном уровне. На ней всегда был клетчатый выгоревший платок и - зимой и летом - плюшевый полушубок, какие некоторые бабки носили от коллективизации до построения хрущевского коммунизма.
Был у Ассоль в работе и ещё один значительный секрет. Стояла она всегда именно в том месте и около той стены, которая была обрамлена прекрасной мозаикой. Люди ,обращавшие внимание на картину, не могли не заметить дряхлую замшелую старуху возле нее. Ассоль раскусила этот момент сразу: уродливое и прекрасное рядом. И ещё вопрос, за что платили люди - за мозаичную картину или за немощность Ассоль?
Опершись на сучковатую палку, она стояла в такой позе, как будто пропалывала картофельные грядки. Поэтому ни один пассажир метро не смог бы увидеть лица старухи, да и замотано оно было платком довольно основательно. На плюшевые лацканы воротника спадали разве что слюнявые губы огромного размера. При этом Ассоль мелко трясла головой и через каждые тридцать секунд поднимала свою клюку и звонко стукала ею по мрамору. Стук клюки звонким эхом разносился по всему подземелью, приглашая проходящих обратить внимание, если не на стук, то на картину. И действительно пассажиры за десяток метров замечали древнюю старуху, которая, казалось, вот-вот рухнет на пол от старости или её сдует потоком воздуха от проходящей электрички. Многие заблаговременно доставали медячки или бумажки самого мелкого достоинства и вкладывали их в протянутую руку. И даже стоящий в двух метрах от Ассоли опытный нищий не заметит, как бабка неуловимым движением освобождала ладонь от денег и, словно поправляя опустившийся платок, переправляла и мелочь, и бумажки в грудной карман плюшевого полушубка. Рука Ассоли, просящая подаяния, когда в неё ни загляни, всегда оказывалась пустой.
Еще одной её способностью было точное знание в любую минуту, даже секунду, суммы своего сбора вплоть до копейки, которая моментально пряталась в её бездонном кармане. Ни один нищий, спроси его, не смог бы точно сказать во время работы, сколько денег на данную минуту он заработал, потому как непрофессионализмом считается пересчитывать заработок во время нахождения на точке. Ассоль же, так глубоко прятала глаза под платок, что никогда не видела своей вытянутой ладони, но всегда имела точное представление о той сумме, которая грела её карман.
Впрочем, Юрайт и немногие нищие знали, что эта дышащая на ладан старуха вовсе не такая уж старая и отнюдь не доживает свои последние дни на этой грешной земле. Ей было всего-то около пятидесяти, и поговаривали, что иногда она любит отдохнуть, естественно, за свои денежки, в компании молодых ребят - есть такая категория мужчин, которым наплевать какая у тебя грудь, или какой длины губа, - лишь бы платили. Хотя обыкновенный пассажир метро, как уже говорилось, затруднился бы определить, в каком столетии родилась эта старуха. Но то, что она ровесница последнего царя, никто, наверное, не сомневался.