— Да брось ты её. Дышит, и ладно, — злюсь я. — А чего у меня не спросил вначале?
— Дак просил и неделю назад, и пять ден, и три! Ругался ты страшно во хмелю, — развел руками Гришка.
— Да все берут! — пришла в себя его боевая спутница жизни, тоже, сука, бухая.
— Такс-с-с… давай подробнее, — потребовал я.
— Надысь Лизкин муж сажень дров нарубил, — побитая баба кивнула в сторону соседей.
«Сажень — это сколько?» — задумался я и тут же получил ответ из глубин подсознания — поленница дров два на два метра, и, видимо, ещё на два. Стоит рубля три серебром, ассигнациями — десятка. Это меня, получается, нехило так грабят!
— Ещё кто? — холодно спрашиваю я.
— По весне Никита, Митрича сын, обособился который, тоже дрова вёз. Уж, думаю, не купил их! — торжествующе продолжает сдавать всех бабенка.
— Всех пороть! Тимоха, запиши! — командую я слуге.
— Голодают, барин… — нерешительно произнес Мирон позади меня.
Ой, чую, нечиста душа и у моего дворового тоже!
— Сколько у тебя пашни? — спрашиваю у Григория. — И каков урожай с неё?
— Два на десять десятин, — отвечает тот. — Прошлый год собрали семь десятков четвертей зерна и две сотни пудов сена.
У этого мужика примерно 22 гектара пашни, собирает он с неё три тонны сена и тонн пятнадцать зерна. За минусом посевного материала, налогов и прочих расходов… в деньгах он имеет, думаю, рублей триста в год. Плюс приработок на коже. Но хрен с него много возьмёшь. А семья, поди, человек десять, коня опять же нет, но есть вол, на нём и пашут. А ещё неурожайные годы если вычесть. Всё это я считаю в уме и неожиданно быстро.
— Лес себе оставь, отработаешь! Утром пороть будем, — говорю я и, подавив бунт, иду назад.
— А почему утром? — интересуется Мирон.
— Пьяные они, боли не почуют, не дойдёт до них наука, — поясняю я.
— Барин, ты — голова! — подкалывает меня трусливый Тимоха, но так искренне на голубом глазу подхалимничает.
Мирон, ясное дело, согласен.
Гришка, этот абьюзер, хоть и не на меня кинулся, но вполне мог и задеть! Нанять парочку мужиков для охраны своей тушки, что ли? А вообще, с нищетой делать что-то надо. Гляну сколько у меня леса, может, что-то можно выделить на постройки? Не дело, когда в одном доме три поколения живут. Кострома — край лесной, и у меня леса хватает.
За этими мыслями не заметил, как наткнулся на попа Германа.
— Пошто исповедаться не приходишь? — недружелюбно спрашивает он вместо приветствия.
— И тебе здравствуй, батюшка, — кивнул я. — Приду, завтра же приду!
— Сегодня приходи, а то до причастия не допущу.
— Икону мне привезли. Принесу! — не спорю я.
— Что за икона? — вмиг подобрел «отец наш».
Блин, а я даже не знаю, кто там изображен. Не смотрел! Неудобняк.
— Увидишь, как принесу. Это на освящение церкви мой подарок будет, — выкрутился я.
— Темнишь, Лешка, — буркнул Герман и потопал по своим делам.
От попа тоже несло спиртным, но он, может, по работе своей вынужден пить. Кто этих церковных знает?
В усадьбе меня ждала радостная Фрося.
— Всё готово, барин, извольте принять работу! — довольно хвастается она.
— Ну, веди! — шлепнул я по округлой попе девушку. А что? Пусть привыкает к моим ласкам.
В отцовой комнате действительно был порядок. Всё лишнее куда-то исчезло, нагрудник стоял в углу и блестел металлом, пыли нигде не было. Хотя, на шторках есть! Пылесборники, а не шторы. Одежды у отца много, но вся не моего размера. Впрочем, вот эта лисья шуба мне нравится. Можно её перешить попробовать. Сапоги — точно мимо. Китель с наградами! Ух, ты! Неясно, какого звания был отец, даже непонятно, где служил, но пулям явно не кланялся. «За труды и храбрость», — читаю я надпись на одном кресте.
Работой Ефросиньи я остался доволен.
— А что в маминой комнате? — поворачиваюсь я к девушке.
Она ведёт меня в комнату по соседству, уже опытно пряча свою задницу от поощрительного шлепка.
Тут тоже порядок. Одежда разложена по кучкам, пыли нет.
— Это старое совсем, негодное. Кружева спороть можно, разве что, — показывает мне трудяжка. — А вот тут письма и драгоценности!
Передо мной на столе стоит большой ларец, и стопка бумаг рядом лежит.
— Ты что, в ларец залезла? — обернулся грозной тучей я на Фросю.
— Что ты, барин! Я у Матрены спросила разрешения! — испугалась та.
— И письма не читала? — улыбаюсь я испуганной физиономии девахи.
— Смеётесь, барин? Разве ж я умею?
— Хочешь, научу? — против воли вырвалось у меня.
— Нет! И не проси, барин! — почему-то испугалась та.