Открываю книгу наугад. Слева — картинка, справа — текст. Много точек над буквами. Читаю:
МЛТВЫ ОуТРЕНIM.
Во имя Оца и Сна и стаго Дха. Аминь.
….
И дальше все в том же духе. Листаю. Год издания — 1811. Внезапно взор мой сфокусировался, и читать стало легче! Может, зрительная память прежнего хозяина тела сработала?
Осматриваю комнату. Вернее, здесь две комнаты, так как за ширмой стоят красивый резной стул без днища и ведро с крышкой под ним. Рядом имеется деревянная расписная лохань метра полтора в длину, явно для омовения. Ну что ж, быт барский постепенно проясняется! Думаю, барин-то жил неплохо, раз даже санузел в его покоях имеется. Пусть и с ведром… А лохань — просто произведение искусства, хоть и для купания.
На стенах видны следы покраски, словно кто-то пытался освежить интерьер, но не слишком старался. Вдоль длинной стены стоит кровать, над ней висят портреты родителей — те самые, кого я, по всей видимости, теперь должен называть «батюшкой» и «матушкой». Напротив — небольшой шкафчик с графинами и посудой. Среди всей этой стеклотары выделяется красивый чайный сервиз на шесть персон, явно не из дешёвых. А рядом, в уголке, стоят маленькие иконки, придавая всему этому пространству какой-то милый религиозный уют. На полочке там же покоятся четыре книги — может, в них что-нибудь интересное для местного барина?
В углу у самого входа, расположена большая икона — судя по всему, местная святыня, ведь для неё даже отдельную полочку выделили. Вся мебель скромная, но основательная: три стула, точнее, один стул и два полукресла с массивными подлокотниками. На полу — ковер! Красивый и дорогой на вид, хоть и чуть потертый. А я по нему обутый. Непорядок! Вон и тапки стоят аккуратненько, будто ждут, когда я соизволю снять сапоги.
Открываю ящики стола и сразу натыкаюсь на кое-что интересное. В верхнем ящике обнаруживаю кремнёвый пистолет, причём такого калибра, что его и пушкой не стыдно назвать. Рядом лежат принадлежности для чистки — шомполы, порох, коробка с пулями, штук сто, не меньше. Пули круглые, большие, такие, что пробить, наверное, могут и дубовую дверь. Среди принадлежностей замечаю какой-то странный предмет, похожий на кувшинчик, который вставляется под ствол пистолета. «Скорее всего, это для отмеривания пороха», — понимаю я. Надпись на французском на нём. Трофей, что ли? Лезу дальше. В ящике пониже нахожу две трубки, изрядно прокуренные, ножик с красивой деревянной ручкой и пару пачек табака, заботливо завернутых в вощеную бумагу. И вот ещё одно сокровище — табакерка из дерева, расписанная в греческом стиле: на крышке древнегреческие герои, будто с античного барельефа сошли. Красота да и только!
Осторожно открываю самый нижний ящик и… Бинго! Деньги! Считаю. Тридцать семь тяжелых серебряных рублей, разного фасона. Копейки посчитал с трудом — вышло три рубля пять копеек. Но это ещё не всё. Ассигнации — тридцать пять красных десяток, сорок одна синяя пятёрка. Всё новенькое, год выпуска — прошлый. Бумагой набралось на пятьсот пятьдесят пять рублей. Много это или мало? А кто его знает. Хотя лошадь же у меня пала! Вот и проверю.
— Матрена! Подь суды! — ору своей служанке.
Блин, я стал странно говорить, да и у Ары, заметил, акцент пропал. Чудеса.
— Шо, барин? — в комнату вплыла Матрена.
— Что с конём? — строго спрашиваю у неё.
— Ох, горе какое. Не выживет, наверное. Такие убытки у нас. А как теперь карету запрягать? Одним конём? А второго дорого купить…
— Сам знаю, что дорого, — делано ворчу под нос. — Напомни, почем мы коня брали?
— Задешево брали. Двести пятьдесят рубликов отдали всего. Сейчас, поди, дороже, — вздыхает Матрена, причмокивая.
— Сколько там у меня? — начинаю прикидывать, глядя на ассигнации.
— Они один к трем с половиной идут к серебру, не хватит там, — с грустью в глазах говорит баба.
— А ты почем знаешь, сколько у меня?
— Так не было ничего почти. Ну вы и семью Петра продали за пять сотен… Никак запамятовали? Ой, горе!
— Что-то в голове шумит, — потираю я виски. — Посплю, пожалуй. А ты молодец. Да не переживай — деньги будут ещё, — уверяю я Матрену.