Пацаны тревожно на меня смотрят, я недовольно киваю и наблюдаю за тем, как яростно застегивается железный замок и Барби поднимается во весь рост.
— А деньги где? — говорит очень жестко.
В воздухе висит ледяное молчание, на меня вопросительно смотрят пять пар глаз и я снова цокаю и отмахиваюсь.
— Да отдай…
— Ну Скворец, — жалобно пищит Гвоздик.
— Отдай, и пусть валит.
Он нехотя лезет в трико и шуршит скомканными бумажками, хамка выбивает купюры из его кулака и отправляет их в тот же карман, что и мои сигареты и, не прощаясь, движется туда, откуда они пришли. Гвоздик сразу нервно дергается.
— Там четыреста пятьдесят! — он почти визжит, — Ее только три сотки! Стой, сука, верни мне мои деньги!
Блондинка не разворачиваясь показывает ему средний палец, высоко задрав руку над головой. Гвоздик пытается броситься в погоню, но я притормаживаю его за плечо. Он бьется и рыпается и мне приходится сжать его сильнее.
— Что я тебе говорил, Артемка? — агрессивно цежу сквозь зубы, — Телок не трогать! Не бить, не разводить, не лазать по сумкам!
— Да она же сама… Мы же сначала просто проводить хотели! — бормочет обиженно, — Тут же и убить могут!
Отпускаю Гвозика, задираю свитер и смотрю на тонкую красную полоску под ребрами с выступающими каплями свежей крови.
— Такая сама убьет кого хочешь, — смахиваю капли и возвращаю край свитера на место, — В общем, вы меня поняли, баб не трогайте. Если эту еще раз увидите, посмотрите куда она ходит.
— Че, понравилась? А как же Чума? — загоготал Федька, поймал мой яростный, недобрый взгляд и сразу заткнулся.
— Водяру- то принесли? — встревает Хмурый.
— Принесли, — отвечает Ржавый.
— Тогда спиртуемся! Сначала снаружи, потом внутрь!
Я снова сажусь на бревно и смотрю как трещит огонь.
Глава 3
Стелла
За последние несколько месяцев я поняла: умереть не страшно, страшно жить, когда не знаешь, что ждет тебя дальше. Недавно я встретилась лицом к лицу с вороватыми гопниками и совсем не испугалась. На минуту представила, что буду лежать мертвым телом где-нибудь в сточной канаве и почувствовала облегчение. Это лучше, чем пресмыкаться и молить о пощаде. Это лучше, чем смотреть в глаза одноклассникам и гадать, знают ли они о том, где сейчас моя мама, должны ли мы денег кому-нибудь из их родителей, не придут ли органы опеки прямо в школу, чтобы о чем-нибудь меня расспросить. Это лучше, чем два раза в неделю ночевать в вонючем клоповнике, брызгать колючее одеяло мамиными духами, чтобы хотя бы с закрытыми глазами мне казалось, что я дома. Это лучше, чем дергаться от любого звонка, ведь в последнее время меня преследует паранойя, что она тоже может с собой что-нибудь сделать. Но я пока не совсем железная леди и несколько дней назад все таки испугалась.
Нам заменили зверушку. Воровку Селиванову, которая утащила и так и не вернула мой браслет, отправили назад в интернат, но долбанная губернаторская программа все еще держала место для какого-нибудь оборванца в нашей частной гимназии, и нам прислали новую. Еще хуже предыдущей. Низкорослая пигалица Василиса Чумакова была не из робкого десятка, мы сцепились у самого порога. Эта рвань сразу же полезла в драку и пыталась вырвать мне волосы. Выскочек нужно ставить на место, но все наши попытки подраться купировали Гофман и Антоша, а потом на меня кто-то настучал и меня вызвали к директору. Без поддержки родителей я теперь никто и мне пригрозили, что если я еще раз обижу бедную девочку, могу отправляться в обычную школу. И я бы отправилась, чтобы не дергаться и не думать, что говорят у меня за спиной. Но уйти из школы с пятидневным проживанием, означает отправиться к Зине и ее отвратительному сыночку на постоянку, как минимум еще на два месяца. А куда идти потом? Сразу к Абрамовым? Думаю об этом и снова ежусь.
Чумакову трогать теперь нельзя, а она стоит, как кость в горле и портит мою и без того хреновую жизнь. Живет в моей прежней комнате, переглядывается с Гофманом, который кажется на нее запал. Я распустила слухи, что у нее вши и придумала ей много обидных прозвищ. Пока одноклассники заняты мелкими пакостями и перемыванием костей, чувствую облегчение, ведь обсуждают пока не меня. Но меня все равно не отпускает, вокруг одно предательство! Катям ее немного жалко, Фил Гофман говорит, что я перебарщиваю, он вообще все обкапал своими слюнями! Даже моя долбанная опекунша Зина, которая по счастливой случайности моет полы в нашем корпусе, в очередном конфликте заступилась не за меня, а за эту голодранку! Только Антоша Лавренов полностью на моей стороне. Мой хороший! Этот наивный слизняк все не теряет надежды затащить меня в койку и думает, что я об этом не догадываюсь. Я совсем одна и мне от этого тошно. И от себя тошно. Таскаюсь с Катями, слушаю их вечные страдания, чтобы не слушать свои мысли, столуюсь за их счет и рассказываю сказки о том, как на зимние каникулы поеду во Францию. А поеду в убитую хрущевку на две недели и буду прятаться, чтобы никто не знал, как плохи мои дела и я не могу отметить свой день рождения так, как все к этому привыкли. Возможно, к этому моменту все уже узнают обо мне правду и я стану новым изгоем, вместо Чумаковой. А возможно я опять нарвусь на беспризорников и буду уже мертва. Ведь ходить через их логово мне придется еще ни раз, кладбище очень далеко и мне приходится долго до него добираться, а почти все свои деньги, что я могла потратить на проезд, я откладываю на маникюр. День, когда я приду без своих фирменных длинных ногтей, окончательно развеет все сомнения. А пока я пользуюсь дорогими духами и ношу паленый Картье, делать вид, что у меня все в порядке намного легче. Меня убивает эта нищета! Я устала от голодных выходных, когда я предпочитаю ничего не есть, чем питаться кислыми щами из подгнивших продуктов и пить из грязных чашек с чайным налетом. Зинин сын пропивает и ее зарплату и мое пособие, а я не рискую с ним связываться. Я хочу, чтобы все было, как раньше, чтобы папа был жив, чтобы воскресными вечерами мы собирались за нашим столом и смеялись над тем, что Сеня теперь делает вид, что говорит с акцентом и забывает как сказать по-русски какое-нибудь слово. Чтобы мама подливала нам чай и ругалась на своего косметолога, чтобы я по очереди целовала их в щеку и шла в свою комнату. А вместо этого я молча смахиваю беззвучные слезы и засыпаю в постоянной тревоге. Я хочу обнять маму и полежать на ее коленях. Я очень скучаю. Я хочу чтобы она пожалела меня и сказала, что все будет хорошо и она придумает, как все это исправить. Но попытаться все исправить могу только я. Но каким путем…