— Гектор, услышь меня хоть ты.
Он зло взглянул на меня, словно я вынуждала его сказать такое, о чем он предпочитал забыть и никогда не вспоминать.
— Тебе не нужно никуда ехать, Алекс. ― Теперь мы все смотрели на Гектора, а он с горечью говорил, при этом явно страдая:
— Твой блокнот… Он здесь, на Барра.
Я вскочила со стула, меня била дрожь, несмотря на мою разгоряченную спину. Я совсем не чувствовала того жара, от которого изнемогала еще минуту назад.
— Где он? Скажи!
— Я спрятал его далеко, чтобы больше никогда не видеть его, а тем более не держать его в руках. Его никто никогда не найдет.
Я вскрикнула и бросилась на Гектора так, что испугался даже Джеф. Я колотила его со всей яростью, на которую была способна. Он не сопротивлялся, лишь прикрывал лицо ладонями. Изумленный Джеф пытался оттащить меня от Гектора, но я с легкостью выкручивалась из его рук и снова бросалась на Гектора. Джейк меня не трогал, подозреваю, что он спрятался за кресло и боялся даже выглянуть оттуда. Наконец Джеф совладал со мной и теперь крепко держал в кольце своих рук. Я тихо плакала в объятиях Джефа, я обмякла ― ноги не держали меня, Джеф подхватил меня и усадил в кресло.
— На какой черт тебе понадобилось прятать этот блокнот, Гектор? ― зло спросил Джеф. ― Ты должен помнить, как она дорожила им.
— Ты открывал его? ― безучастно спросил Гектор. Джеф отрицательно мотнул головой. ― А я не удержался однажды и открыл этот… ящик Пандоры.
— Гектор, да ты явно не в себе.
— Это ты не в себе, Джеф, ― огрызнулся Гектор. ― Я помню, что со мной произошло, когда я полистал его. Сначала ничего интересного ― просто старые пожелтевшие страницы с забавными письменами, я могу ошибаться, но, скорее всего, это была кириллица. Правда, страницы были необычно толстыми, словно склеенные, а потом… я даже не знаю, как это объяснить, я понял, что схожу с ума. Мои глаза стали закрываться против моей воли, я почувствовал необычайную легкость внутри собственного тела и словно поплыл, покачиваясь на волнах своего разума. Неожиданно после такого умиротворения я увидел, а точнее почувствовал, что мы трое — Джейк, Джеф и я — это один человек. Словно мы не три отдельных личности, а лишь части одного мужчины, не знаю кого. Назовем его Лукас, я слышал, как его так называли. Рядом с этим мужчиной находилась женщина — большая, нескладная, некрасивая. Она всегда была рядом, смотрела на него, точнее на нас, полным обожания взглядом, готовая помочь и услужить. Она была влюблена в этого Лукаса. Когда он звал ее, она мчалась к нему через океан, надеясь, что он заметит ее чувства и ответит на них. Он догадывался о ее влюбленности, но не хотел ее замечать. Или, может, это мы не хотели? Мы же как бы жили в его теле. — Гектор растерянно посмотрел на нас, но мы молчали, оглушенные, и он продолжил: — Она смотрела на этого мужчину влюбленным взглядом и видела его прекрасным и чистым, таким как Джейк. Когда Лукас смеялся над ней, рассказывая о своих похождениях, то приближая, то отдаляя ее, то она видела в нем уже не того идеального парня, а кого-то, похожего на Джефа. Когда же она впадала в отчаяние от того, что Лукас не замечает ее любви, а зовет ее только, чтобы обсудить с ней свои выставки и картины, то она видела его зацикленным и мрачным, наверное, похожим на меня... Я помню все места, где бывали Лукас и эта женщина. Вот в одном доме я заметил этот самый кожаный блокнот, который лежал на белой как снег скатерти… Понимаете? Я помнил его, видел его в своем забвении. Это было странно и страшно. Утром я обнаружил, что все это был сон, ночной кошмар. Я вздохнул с облегчением, казалось, я освободился от этого липкого неприятного чувства, несмотря на головокружение, преследовавшее меня целый день. Но, — Гектор сделал паузу, — с тех пор я не мог спать нормально ― меня преследовал этот сон, я чувствовал тесноту чужого тела и вас двоих рядом. Тогда я написал те картины, которые потом спрятал на чердаке, а когда Алекс их снова вытащила на свет божий, кошмары снова стали возвращаться ко мне.
Гектор замолчал. В тишине, повисшей после его рассказа, отчетливо был слышен ход часов, который казался невыносимо громким. Все пытались осознать сказанное.
— Я ничего не понимаю, ― прошептала я. ― Чушь какая-то. И после этого путешествия ты написал эти картины? Ты видел Америку?