- Не сгущай. Ты же понял, о чем я?
- Понять-то понял. Вот только что ты предлагаешь? Рукой махнуть и здесь остаться? Пойти жухлым манагером в такой же жухлый магазин? Или как Лёха, едрят его черти во все промежутки по три раза, в коллекторы уйти? Сделать выбор: парить или дербанить? Что-то я себе такого позволить не могу. Остатки совести не позволяют.
- Совесть есть, а страха нет? Не боишься, что не срастётся?
- Да в лицо я твоему страху смеялся и морды корчил. Знаешь, чё скажу? Если останусь здесь – точно не срастётся. А там шансы есть. Поверчусь, да пристроюсь.
- Ай, да чё с тобой разговаривать? Сумасброд. Ты всегда таким был?
- Не знаю, наверно всегда.
Пытаюсь вспомнить. Разбрасывая руками образы, на ощупь по мягким гладким стенам скатываюсь в чёрное пространство. В темноте в ряд выстроены три десятка тел. Фигур ряд, до удивления похожих друг на друга, и на меня похожих тоже. Так похожих, как ком, катящийся с горы, походит на самого себя двумя оборотами раньше. Исходник – тот, что стоит первым – самый юный: создание четырнадцати лет. Я его помню: он тот, в котором проклюнулось сознание. За ним идут другие, следующие, и так до последнего меня. Каждый из них – это полугодовой срез. Эволюция личности на примере одного сапиенса. Каждый следующий выше предыдущего, а последняя дюжина и в плечах пошире. Однако, какие-то смурные. Лишь некоторые лица удерживают улыбку. Пристально рассматриваю самых первых, ищу ответ на Андрюхин вопрос. Осматриваю все полости, следую за изгибом жил, пульсацией вен. Всматриваюсь в рисунок фонтанирующих реакций, бегущих бледными огоньками по сетям синапсов. И, и… И не нахожу ни смелости, ни сумасбродства. Как так? Продолжаю обыскивать самого себя на наличие имманентных качеств, но поиски тщетны, как попытки экономистов нащупать руки рынка.
- Андрюх, выходит, что нет - не всегда.
Друг, топя очередную порцию виски в бурой газировке, поднимает глаза на меня и, видимо, не понимает о чем речь. А может, и понимает, но пытается набраться храбрости, что бы задать давящий вопрос: «Бросаешь нас? Как же дружить будем?». Но продолжает молчать.
- Говорю, что не всегда был таким.
- О как! И что же на тебя повлияло? У неё имя есть?
Отмахиваюсь – то ли от забористого дыхания, то ли от миазмов совести, и отступаю назад; ноги путаются; спотыкаюсь, падаю. Под ногами та самая алая нить. Тяну её, но безуспешно; перебираю руками, следуя по ней. Она уходит в середину себя-ряда. Вижу, как тянется от одного меня к другому, и те ею пронизаны. Расталкиваю себя плечами, толкаю до упрямой боли знакомые фигуры (чёрт, я действительно такой тяжёлый?), нахожу ту, от которой идёт нить. Седьмой номер. Осматриваю. Чем отличен? Стеклянные от алкоголя глаза, щуплые руки, намечающаяся студенческая щетина. И тут я слышу голос. Её голос. Голос «Страсти», зов желания. Из темноты проступают руки, они тянутся ко мне. Не к настоящему мне (и который из нас настоящий?), а к тому - седьмому. Меж женственных рук блещет и переливается свет. Обжигающие лучи из тайного источника. За миг до прикосновения свет вытягивается в белую иглу. Она пронзает тело, нанизывает следующие, стоящие за ним. Игла из света ширится, теряет яркость, рдеет и густеет. Это не игла уже, а стержень. И вот фигура, нет - сущность седьмого преображается, и это преображение наследуют остальные версии. Их спины вытянуты струной, груди раскрыты, головы вздёрнуты, взгляд у всех устремлён вперёд и вверх. Это она.
- Имя есть? – Повторяет голос.
Взгляд выхватывает из мути пожилое лицо, повернутое в пол-оборота. Моргаю часто-часто, стараясь ухватиться за смысл слов.
- Имя, название есть? – Бубнит лицо монотонно но, вдруг, меняет интонацию, - Ты чё, пьяный?
- А-а. Да. То есть, нет. Здесь остановите, я дойду.
Хлопаю дверью такси. Корейский автомобиль укатывает в дебри неучтённой их инженерами аномальной зоны. Ноги шагают на автомате безучастно. Взгляд брайлем ощупывает впадины следов. На молочно-белый снег мёдом льётся свет уличных фонарей. Ночное небо в крапинку роняет снежинки скопом. Атомизированные и одинокие - в их компании и я.
Спускаюсь по кромке незримого оврага. Там гулкий шум веселья в глуби. Привезённый хэдлайнер играет гостевой сет. Мотив артиста категорически решительно вытесняет дрейфующий Иосиф, надсадно декламируя рождественский пассаж. Думаю, прав поэт - он верно угадал. Улыбнувшись, соглашаюсь, и. Как там было? Качаюсь влево.
Из-за края дома выходит компания, обтянутая флером летучего веселья. Там за углом вереница таких же одинаково пёстрых лиц. Хочу в них влиться, но что-то не даёт, мешает. Тянет, вяжет и пускает вспять. Не назад – куда-то вбок, по направлению востока.