В семь пятнадцать я все еще сидела в полотенце, вытянув руки, а Канделария и Анхелита изо всех сил дули на мои пальцы, чтобы высушить лак на ногтях. В семь двадцать Феликс закончил макияж. В семь двадцать пять Ремедиос воткнула мне в волосы последнюю шпильку, и буквально через несколько секунд Джамиля вихрем примчалась с балкона и сообщила, что журналист появился на углу улицы.
— Не хватает всего нескольких деталей, — объявила в этот момент моя компаньонка.
— Все отлично, Канделария, времени не осталось! — Полуголая я бросилась за своим костюмом.
— Возражения не принимаются, — заявила она за моей спиной.
— Канделария, честное слово, сейчас уже некогда… — нервно отмахнулась я.
— Да ты посмотри, посмотри, я тебе говорю! — Канделария, схватив меня за руку, остановила посреди коридора и протянула какой-то плоский пакет, завернутый в мятую бумагу.
Мне пришлось торопливо его развернуть, поскольку спорить было совершенно бессмысленно.
— Боже мой, Канделария, это невероятно! — воскликнула я, увидев шелковые чулки. — Как вам это удалось? Вы же говорили, что здесь их уже давно не найти?
— Ладно, ладно, взгляни еще и на это, — оборвала она, вручив другой сверток.
Под грубой оберточной бумагой я обнаружила чудесную вещицу в виде блестящей раковины с позолоченным краем.
— Это пудреница, — гордо пояснила Канделария. — Чтобы ты пудрила свой нос и была не хуже тех важных дам, с которыми сегодня будешь общаться.
— Какая прелесть, — прошептала я, открывая пудреницу: внутри находилась компактная пудра, маленькое зеркальце и белая ватная подушечка. — Большое спасибо, Канделария. Не стоило вам так беспокоиться, вы и так столько для меня сделали…
Горло перехватило, на глаза навернулись слезы, и в этот самый момент раздался звонок в дверь, заставивший меня вспомнить, что времени на сантименты не осталось.
— Джамиля, открывай скорее, — велела я. — Феликс, принеси комбинацию, она на кровати; Канделария, помогите мне с чулками, я боюсь сделать стрелку в спешке. Ремедиос, достаньте туфли; Анхелита, задерните занавеску в коридоре. И пойдемте все в мастерскую, там нас не будет слышно.
Из сырого шелка я сшила костюм с большими лацканами, подчеркнутой талией и расклешенной юбкой. Единственным украшением служил пришитый к плечу цветок из ткани табачного цвета; туфли на головокружительно высоком каблуке были обшиты таким же материалом — я носила их к сапожнику в мавританский квартал. Ремедиос уложила мои волосы в элегантный свободный узел — так, что волосы изящно обрамляли мое лицо с макияжем, над которым потрудился Феликс. И хотя это был его первый опыт, результат оказался превосходным: мои глаза сияли, губы стали более чувственными, а от усталости на лице не было и следа.
Все вместе они помогли мне одеться, обуться, поправили прическу и помаду на губах. Я не успела даже посмотреться в зеркало — выбежала из мастерской и на цыпочках помчалась по коридору. В конце его я остановилась и неторопливо вошла в зал. Маркус Логан стоял ко мне спиной возле одного из балконов и смотрел на улицу. Услышав стук моих каблуков, он обернулся.
С момента нашей последней встречи прошло девять дней, и за это время его раны почти зажили. Он ждал меня, держа руку в кармане своего темного костюма — перевязь, очевидно, уже не требовалась. Порезы на лице были уже едва заметны, и кожа благодаря марокканскому солнцу покрылась загаром, контрастировавшим с белоснежностью рубашки. Ему, казалось, уже не составляло труда держаться прямо, расправив плечи. Увидев меня, Логан улыбнулся, без усилия растянув губы.
— Куньядисимо не захочет возвращаться в Бургос, увидев вас сегодня вечером, — произнес он вместо приветствия.
Я собиралась придумать достойный ответ, но меня отвлек голос, раздавшийся за спиной.
— Настоящая конфетка, — прошептал Феликс из своего укрытия в коридоре.
— Что ж, пойдемте? — просто сказала я, сдержав улыбку.
Логан тоже не успел мне ответить, потому что в этот момент в зал, как ураган, ворвалась Канделария.
— Секундочку, дон Маркос, — произнесла она, подняв руку, словно прося слова. — Позвольте дать вам один маленький совет, прежде чем вы уйдете.
Логан посмотрел на меня с некоторым недоумением.
— Это моя подруга, — пояснила я.
— А, хорошо, я вас слушаю.
Канделария приблизилась к журналисту и, делая вид, будто собирает соринки с его пиджака, заговорила: