— А если я ничего не заработаю? Если мне не удастся найти клиентов?
— Ну, тогда придется признать, что мы облажались. Только не нужно раньше времени думать о плохом, глупая. Нельзя настраиваться на худшее: мы должны держать хвост трубой и верить, что у нас все получится. Никто не решит за нас наши проблемы: или мы будем бороться за себя, или положим зубы на полку.
— Но ведь я дала комиссару слово, что не стану впутываться ни в какие сомнительные дела.
Канделария с трудом удержалась от смеха.
— Мой Франсиско тоже обещал священнику нашей деревни любить и уважать меня до конца дней, а сам, сволочь такая, колотил всю жизнь, как циновку, будь он проклят! И как ты только умудрилась остаться такой наивной, после всех затрещин, которые надавала тебе судьба? Думай о себе, Сира, думай о себе и забудь обо всем остальном: в наши трудные времена или ты съешь, или тебя съедят. Да и нет в этом деле ничего ужасного: мы же не собираемся в кого-то стрелять, просто продадим товар, оказавшийся в нашем распоряжении, ну а уж кому Бог его пошлет — не наше дело. Если все пройдет хорошо, дон Клаудио обнаружит уже готовое ателье — чистенькое и безупречное, а если он вдруг спросит, откуда взялись деньги, скажешь, что я тебе одолжила из своих сбережений. А если он тебе не поверит или ему это не понравится, то это его проблемы: ведь это он сам привел тебя ко мне, вместо того чтобы оставить на попечении сестер милосердия. Комиссар всегда по горло в делах, лишняя головная боль ему не нужна, и, коли мы сделаем все по-тихому, он не станет глубоко копать. Уж поверь мне, я-то его знаю, не первый год мы с ним силами меряемся, так что не трусь, все будет нормально.
Я понимала, что Канделария, с ее дерзостью и особой жизненной философией, права. Как ни крути, но, наверное, этот сомнительный план — единственный возможный выход для двух бедных, одиноких и неприкаянных женщин, придавленных в эти сложные времена еще и тяжелым грузом прошлого. Честность и порядочность, несомненно, похвальные добродетели, однако они не могут ни накормить, ни помочь расплатиться с долгами, ни согреть в холодную зимнюю ночь. Безупречность поступков и соблюдение нравственных принципов способен позволить себе кто угодно, только не мы — две несчастные женщины, измученные невзгодами и неуверенностью в завтрашнем дне. Мое молчание Канделария истолковала как согласие.
— Ну так что? С завтрашнего дня начинаю искать покупателя?
У меня возникло ощущение, будто я танцую с завязанными глазами на краю пропасти. Издалека доносились звуки радио, передававшего с помехами хриплую речь Кейпо де Льяно из Севильи. Я глубоко вздохнула. Мой голос прозвучал тихо и уверенно. Или почти уверенно.
— Я согласна.
Удовлетворенная этим ответом, моя будущая компаньонка ласково ущипнула меня за щеку, улыбнулась и собралась уходить. Она поправила халат и подняла свое грузное тело, сунув ноги в видавшие виды парусиновые тапки, должно быть, не первый год служившие ей в ее полной превратностей жизни. Канделария-контрабандистка, пронырливая, отчаянная, дерзкая и непосредственная, стояла уже у двери, собираясь выйти в коридор, когда я вполголоса бросила ей вдогонку свой последний вопрос. Он, конечно, не имел отношения к тому, о чем мы говорили с ней в тот вечер, но мне любопытно было услышать ее ответ.
— Канделария, а вы сами за кого в этой войне?
Она обернулась, удивленная, но тут же не раздумывая ответила звучным шепотом:
— Я? Ну конечно же, за тех, кто победит, детка.
Несколько дней после того вечера, когда я узнала про пистолеты, были полны неизвестности. Канделария куда-то уходила, возвращалась и снова уходила — и так без конца, с утра и до темна. Дома она тоже ни минуты не сидела на месте и постоянно сновала туда и сюда, шурша, словно большой уж. Она торопливо перемещалась из одной комнаты в другую, из кухни в столовую и обратно, погруженная в свои мысли, не говоря мне ни слова и сосредоточенно бормоча себе под нос что-то нечленораздельное. Я не вмешивалась в ее хлопоты и не спрашивала, как обстоят дела с поисками покупателя: знала, что, когда все будет готово, она сама поставит меня в известность.
Новостей пришлось ждать почти неделю. В тот день Канделария вернулась домой после девяти вечера, когда все мы уже сидели за столом перед пустыми тарелками, дожидаясь ее прихода. Ужин прошел как обычно — с шумом и перепалкой. По окончании трапезы жильцы разошлись по своим делам, а мы с Канделарией принялись убирать со стола. Пока мы собирали столовые приборы, грязную посуду и салфетки, она бросала вполголоса короткие фразы, по которым можно было понять, что ее план близок к завершению: